Военный госпиталь в блокадном Ленинграде - страница 14

– Что вы, Степан Иванович, никто и не собирается отрезать. Мы только осколок вызволим. – Петр Матвеевич мягко ощупывал колено. Темно-коричневое от йода, оно стало похоже на большой каштан.

– Обманываешь?

– Честное слово!

– Ну, смотри! Я верю…

– Считайте, Степан Иванович! – сказал я, давая наркоз.

– Раз, два, три… Четыре, пять, шесть, – шептал Павлов. – Семь, восемь… Девять…

– Так! Считайте дальше! – подбодрял Муратов.

– Девять, десять!.. Один… Три… Восемь… Двенад… Четырнадцать. Тридцать. Двадцать два… Маня, холодно… закрой форточку! Ты не плачь… Андрей, обходят гады!..

Раненый сделал глубокий выдох, и сразу наступило расслабление всех мышц. Он дышал ровно, спокойно. Кувшинова приподняла руку Павлова. Она упала как плеть. Я сдвинул маску, посмотрел зрачки и кивнул Евгении Павловне.

– Павлов спит! – доложила Кувшинова.

Муратов пальцами в желтых прозрачных перчатках определил анатомические участки будущего разреза.

– Скальпель!..

Петр Матвеевич работал спокойно, уверенно. Кратко и четко говорил, что делает. Он учил нас хирургии не только на теоретических занятиях и советами на консультациях. Он закреплял эти знания показом работы у операционного стола.

Время тянется очень медленно. Но вот в руках Муратова небольшой осколок. Еще немного – и операция – будет закопчена.

Однако лицо Павлова бледнеет. Пульс становится неправильным, слабого наполнения. Дыхание частое, поверхностное. Посинели крылья носа, побледнели губы. Зрачки расширены. Пульс уже нитевидный. Исчез!

– Петр Матвеевич! Пульс не прощупывается!

– Снять маску!

Смерть? Нет еще. Коллапс – внезапно возникшая острая сердечно-сосудистая недостаточность. Один шаг до страшной черты.

– Камфору под кожу!

Проходит тридцать секунд, бесконечных секунд. И каждая может стать последней. У нас появилась тревога: возраст – пятьдесят пять лет – союзник плохой!

Сердце! Бейся! Ну! Скорее!

– Пульс?

– Не прощупывается!

– Кофеин внутривенно!

Проходит томительная операционная минута. Что для хирурга минута? Она может решить все!

– Пульс? – снова приглушенно, негромко спросил Муратов.

– Нет…

– Эфедрин под кожу!

Еще тридцать секунд грозного состояния! И вот он – первый вдох! Второй! Третий! Бледное, обескровленное лицо порозовело. Пульс еще слабый, потом лучше, лучше. Сердце бьется равномерно, без перебоев.

Грань между жизнью и смертью миновала! Операция прошла успешно.

Муратов глубоко вздохнул. На лбу – крупные капли пота.

– Ногу мы спасем! – сказал он, снимая перчатки.

Павлову на ногу наложили гипсовую повязку.

Осторожно перекладываем его на каталку и везем в палату вместе с Дарьей Васильевной.

– Ну как, тетя Даша? – спрашивает Вернигора.

– Все обошлось! – сказала санитарка. Сказала так, словно она сама делала эту операцию. – Разве я не говорила?

– Вона как! Что ты предсказывала, мы знаем! – добродушно засмеялся краснофлотец.

– Обидел тебя бог духом кротости! – не осталась в долгу Дарья Васильевна.

Павлова положили на койку. Вскоре он открыл глаза. Дрогнули ноздри. Затрепетали веки. Он как-то еще неуверенно огляделся по сторонам, словно внимательно рассматривая что-то для себя значительное, чего раньше не замечал.

Густые брови вразлет легонько шевельнулись. Потом он бережно провел пальцами по загипсованной ноге. И, не веря, – еще раз. Он ощупывал ногу, как слепой. Цела!

– Не обманули!

– Как самочувствие, Степан Иванович?

Старик поправил одеяло. В уголках губ чуть заметная улыбка.