Военный госпиталь в блокадном Ленинграде - страница 13

Петр Матвеевич вместе с нами еще раз смотрит рентгенограмму коленного сустава Павлова. На снимке видно – внутрисуставного перелома нет. В слизистой сумке сустава – осколок.

– Да-а, – после некоторого раздумья произносит Муратов, – коленный сустав – большая сумка со многими, так сказать, «комнатами»…

И тут же объясняет, что это за «комнаты», и в какой из них находится осколок.

– Надо сохранить ногу Степану Ивановичу, – говорит начальник отделения. – Подготовьте Павлова к операции, – обратился он ко мне. – Встанете на наркоз.

И к Кувшиновой:

– А вы, Евгения Павловна, будете помогать.

С Кувшиновой мы зашли к Павлову. Он был совсем плох. Посмотрел на нас проницательным взглядом.

– Помирать, значит? – с щемящей тоской спросил старик. – На Пискаревку?..

– Что вы, Степан Иванович! – склонилась над ним Кувшинова. – Поживем еще!

– Нет! Мне сказали…

– Кто?

– Даша…

– Нашли кому верить!

Много дел у санитарки. Переложить раненого. Накормить. Умыть, поправить подушку, одеяло. Это – ее обязанность. А ласковое слово, теплое человеческое участие – это от души. Это не каждый умеет.

Дарья Васильевна умела. Вечно чем-нибудь занятая, с ласковым торопливым говорком, она являла собой поистине образец трогательной заботливости и внимания к своим подопечным.

И раненые очень уважали Петрову – «тетю Дашу».

Но тетя Даша, «знаток всех болезней», страдала одним недостатком: она любила ставить свои «диагнозы», помимо врачей… «Ежели захрипел – значит, помрет. Стал есть – пойдет на поправку. Шумно дышит – быть беде. Посинел— в землю просится…» Кроме того, Дарья Васильевна стремилась быть в курсе всех событий, которые ее совсем не касались. Тетя Даша поставила «диагноз» и Павлову: антонов огонь… Помрет! Неизвестно, каким образом ее «заключение» стало ведомо Степану Ивановичу.

Павлова на каталке доставили в операционную и положили на стол. Он с тревогой посмотрел на врачей и еще больше заволновался, когда его левую руку и правую ногу привязали к операционному столу манжеткой и широким брезентовым ремнем.

– Что же вы меня привязываете? – чуть дрогнувшим голосом спросил старик. – Я ведь не убегу!..

– Так надо, Степан Иванович, – ласково сказала Кув-шинова.

Она встала напротив Муратова, а он склонился над Павловым и вдруг озорно подмигнул: не волнуйся, мол, все будет хорошо!

Раненый испуган ярким светом, обстановкой операционной: хирургические инструменты, запах эфира, вода, люди в белых халатах и марлевых масках, делающих их похожими друг на друга.

Смотрю в лицо Степана Ивановича. Вздрагивает седоватая бородка, В широко раскрытых глазах – страх и надежда.

– В атаки ходил, а вот сейчас страшнее! – признался Степан Иванович.

– Не бойтесь, Павлов! – успокаивал его Муратов, обрабатывая йодом кожу коленного сустава. – Сколько вам лет?

– Пятьдесят пять…

– Вы в какой губернии родились?

– В Костромской…

– Да ну! Я ведь тоже костромич.

– Земляки, значит! Усыплять будете?

– Да. Так лучше. Вы где ранены?

– На Невской Дубровке…

Муратов знал и раньше о возрасте Павлова. Знал о том, где был ранен Степан Иванович. К тому же Муратов родом вовсе не костромич, а горьковчанин. Но он понимал состояние пожилого бойца. Вопросы хирурга сводились к одному: отвлечь раненого от его тревожных дум. Это была своего рода психоанестезия.

Я закрыл лицо Павлова маской, но он рванулся, стараясь сбросить ее, и закричал:

– Ногу отрезать не дам! «Какой губернии…» Знаю я эти губернии! Ты мне зубы не заговаривай – не обманешь! Лучше с ногой помру! Отцепляй от стола!