Воин Света. Том 2 - страница 21

Более того, [появился] такой интересный термин, который сегодня впервые Геннадий Михайлович произнес, – «приостановить». Приостановить договор, юридически заключенный и оформленный. Приостановить распоряжение по Минкульту, приостановить еще что-то. Причем вам не [называют] никаких причин. Но если мы посмотрим глубже, [то увидим], что это не просто разгильдяйство властей, хотя этого у них достаточно. Не просто руки у них не доходят, хотя [это так], – идет больше политики и политических игр, чем заботы о том, в чем нуждается страна и в первую очередь культура, экономика, социальные моменты… Я не буду об этом говорить, вы об этом прекрасно знаете, и об этом мы и пишем, и говорим. Все это может иметь место, но три с половиной года даже для этого много. Очень много.

На самом же деле происходит другое. Геннадий Михайлович считает главным Дом. Да, действительно, крыша над головой была всегда главной. Но есть еще один момент, который, собственно, держит и этот Дом на «привязи», и решение о Доме на «привязи». [Этот момент], кажется, внешне выглядит невинно. Когда нам Святослав Николаевич передавал наследие, он передал 288 полотен в добавление к тем 400, которыми мы владеем сейчас. Они были здесь, в тогда еще Советском Союзе, приблизительно с 1977–1978 года, но это не имеет уже значения. Тогда Святослав Николаевич привез передвижную выставку, где были полотна и его, и его отца, Николая Константиновича. Временным держателем этой выставки был, естественно, Минкульт [СССР]. Минкульт поместил эту выставку в Музей искусства народов Востока. И мы пошли просить, чтобы эту выставку нам отдали, поскольку все документы на владение этой выставкой юридически были оформлены Святославом Николаевичем на нас.

Мы начали борьбу за выставку наряду с борьбой за Дом с 1990 года. И началось с того, что Владимир Яковлевич Лакшин, хороший друг-приятель Николая Николаевича Губенко, который в то время был министром[22], получил отказ в приеме. Губенко его не принял. Дальше мы писали письма, еще что-то старались сделать. Короче говоря, [это был] 1990 год, а сейчас начало 1993-го – [столько длится] история с этой коллекцией. Последнее, что у нас есть сейчас (у вас все документы, там есть переписка и прочее), – это визит к министру культуры Евгению Юрьевичу Сидорову. Он был очень интересным, этот визит. Я хочу об этом сказать, Геннадий Михайлович.

Вот вы приходите к, казалось бы, культурному человеку – министру культуры. Приходите с известным делом – взять свое имущество. Первое, что нам говорят, – предъявите документы на владение выставкой, хотя эти документы давным-давно были предоставлены на любое, так сказать, «обнюхивание» и «облизывание» в тот же Минкульт. Они знают об этих документах, ибо в письмах пишут – «ваша выставка». Естественно, у нас не оказалось этих документов, потому что никто из нас в сумке их не носит, они лежат в сейфе. Мы говорим – хорошо, у нас [с собой] нет документов, мы прощаемся, когда мы их принесем, тогда закончим. «Нет, – [настаивает] он, – я хочу с вами поговорить. Так в каком году организовался… (я вам дословно говорю, вы мне не дадите соврать, и Вячеслав Борисович, который присутствовал, тоже). – Так в каком году вы организовались?». – «В 1989-м, Евгений Юрьевич». – «Когда?». – «В октябре». – «В каком году было решение о предоставлении этого Дома вам?». – «В 1989-м, Евгений Юрьевич». – «В каком сейчас состоянии ваш Дом?». – «В безобразном, развален». – «Так объясните мне, пожалуйста (вы понимаете тон, идет допрос людей, которые ему не подчинены, это общественная организация), каким образом получилось так, что вы ничего не сумели сделать? Так на каком основании вы настаиваете на возвращении коллекции вам?». Подстрелили влет, как говорится. Я не буду пересказывать все остальное. Выяснился ряд обстоятельств, о них тоже не нужно говорить.