Воин Света. Том 2 - страница 22

Короче говоря, нам выставку Минкульт не собирается отдавать по ряду причин. Сначала нам написали письмо и сказали – у вас нет хранилища, если вы хранилище это найдете, мы вам отдадим. Мы нашли музейное хранилище, заключили договор, пришли с этим договором к Татьяне Хашимовне Никитиной – заместителю Сидорова. Она посмотрела и сказала: «Вот теперь хорошо, я пишу прямо на вашем письме, чтобы мы подготовили распоряжение о передаче выставки от Музея Востока вам». Через несколько дней так же, как договор, написание и подготовка распоряжения были приостановлены. Нам сказали: «Ой, вы знаете, это не то хранилище». Мы спрашиваем: «А кто-нибудь из вас там был?». – «Нет, не был. Это не тот срок». – «Хорошо, мы продлим». А когда они поняли, что отказа в продлении нет, сказали: «А вот теперь мы комиссию сделаем и соберем специалистов (то есть нам все время показывают, что мы люди второго сорта, что у нас нет ни профессионалов, ни специалистов), и они решат, можно ли эту коллекцию двигать с места и переносить к вам. Если они решат, что нельзя двигать с места и переносить к вам, мы вам ее не отдадим». Это заявила заведующая отделом музеев Лебедева во время [нашего] визита к Сидорову.

«Мы вам ее не отдадим. Это, – говорят, – национальное достояние России». Но простите, видели ли вы это национальное достояние, в конце концов? Ведь то наследие, которое у нас есть, – тоже национальное достояние России, оно охраняется небольшим коллективом, и мы платим огромную сумму за охрану, когда зарплаты наши много ниже, чем у тех чиновников Минкульта, которые сидят и говорят «нет». Что это такое? Нам говорят: вы не понимаете, что такое национальное достояние, это не какой-то там организации все передано, а нам, всему народу. Когда мы у Минкульта просили какие-то деньги – помочь в охране национального достояния, – они не шевельнулись, а вот когда можно не отдать коллекцию – тогда это национальное достояние. Тогда, кто как понимает: мы и они – нас сразу ставят на разные доски. Короче говоря, вопрос с [коллекцией] до сих пор не решен.

Теперь я хочу объяснить, почему. Речь идет о борьбе двух тенденций. Мы столкнулись со старым, ведомственным сознанием в области создания новых структур культуры. Дело в том, что старое сознание желает иметь государственный музей Рериха, несмотря на то, что даритель, которому принадлежала и выставка, и все остальное наследство, просил общественный музей, и не устно просил, а есть документы. Значит, можно не обращать на это внимание. Старое сознание состоит в том, что все, что есть на территории этой страны, принадлежит государственным ведомствам, включая людей, и отойти они от этого не могут. Значит, нужен государственный музей. Для чего он нужен? Для того, чтобы развесить по стенам прежде всего картины. Речи, безусловно, прекрасные, но концепция государственного музея к этим картинам и сводится. Вас будут водить и говорить – вот это свет, вот это тень, вот это штрих, вот это качество краски, вот это с этой стороны перспектива, а это с той стороны перспектива. Но при этом выбрасывается главное – философское содержание, которым проникнуто все [творчество Рерихов].

Еще такой вопрос, чисто идеологического порядка: борьба за возможность иметь общественный музей, подлинно народный (причем в нашем музее работают те же специалисты и профессионалы – не дилетанты и не общественники), и за [создание] музея государственного. Вот, собственно, суть проблемы. Нам не отдают коллекцию, потому что государственный музей может быть создан на основе этой коллекции. А раз нам не отдают коллекцию, не отдадут и Дом. Нам не отдадут Дом, Геннадий Михайлович, не думайте, что это так разделено, это все вместе, с какой стороны ни подойди. Все замкнуто на этой безвыходной для нас ситуации, которую мы можем разорвать, только сделав ряд решительных, последних шагов. Последних, потому что мы и писали, и говорили, об этом уже сказал наш президент. И ничего – они глухи. Те многочисленные письма, которые мы дали в папках корреспондентам и журналистам, они, собственно, [остались без ответа]. Нам просто не отвечают. Не ответили даже Святославу Николаевичу Рериху, который писал и президенту Ельцину, – как выясняется, он понимает, кто такой Рерих. [В то время], когда мне пришлось хоронить Святослава Николаевича, Борис Николаевич прислал письмо его вдове, очень такое теплое, где тоже было понимание, кто есть Рерих. А когда мы принесли Филатову, руководителю аппарата президента, письмо для президента, то Филатов спокойно его положил в канцелярию, где оно до сих пор и находится. Вот такая идет борьба. Я не хочу больше вдаваться в подробности. Я хочу, чтобы вы поняли, что практически за всем этим стоит борьба нового, новых структур в культуре, которые могут возникать и быть под контролем народа, и структуры ведомственной, так называемой государственной – той структуры, которая в музейном плане уже мертва, той структуры, которая дала возможность разворовывать музеи. У нас тут был один высокий чиновник, от которого зависела проблема Дома, не буду называть фамилию, он посмотрел наши картины и говорит: «Ну а подарить вы можете что-то?». Мы говорим: «Нет, это национальное достояние России», поэтому [его посещение] на этом закончилось. Вот таким образом. Мы не будем ни продавать, ни дарить, ни делать подношения высоким мира сего, чтобы они украшали свои квартиры музейными картинами, как привыкли делать до сих пор. И новые так называемые демократы подражают им сейчас, им тоже хочется так. Мы не будем этого делать. Мы должны продержаться, и мы надеемся на вашу поддержку.