Один только Томилин и часто наезжает, и властишку, как он говорит, «в руках мает». Правда, у него уже многие годы, как любит шутить Евгений Константиныч, идет соперничество, кто кого перепьет, со своим заместителем Потоповым Макаром Исаичем. Вернее, заместителем Томилина бывает он только тогда, когда Евгений Константиныч ходит в начальниках. Когда же их, как тот выражается: «Лакируют и рокируют», то есть меняют должностями, то он исправно заместительствует, объясняя своим друзьям примерно так:
– Какой ноне год? Засушливый? Значит, Томилин должен быть начальником. Земля-то один хрен томится ни за что ни про что. А коль дожди заливают, то давай Потопова. А моя уж тогда доля заместительская: «Не потопаешь, не полопаешь». Правда, мы больше пьем. Поэтому к нам сия поговорка не относится.
С Мариной он виделся всего один раз и, не в осуждение сказать, позлорадствовал, что из нее не вышло поэтессы. Она даже чего-то пыталась ему прочитать, ссылаясь, что Луканин это одобрил, а Чекомасов бегал по всей Москве, показывая ее вирши всем и всякому. Только почему-то печатать их все дружно отказались, и теперь она твердо знает, что истинно талантливому человеку пробиться в литературу просто невозможно.
– Там же сплошные бездари! – вскричала она.
С виду Марина, кажется, подурнела. Лицо ее подвытянулось, явив этим что-то лошажье, в глазах вроде бы проросли невидимые водоросли, стали они радужными, что ли. И, что особенно удивило Николая, она пришла почти к абсолютной безгрудости; куда делось, что было, ума не приложить. Исчезли и ямочки на щеках. На их месте появились две скорбненькие бороздки, которые как бы означили возраст.
Но, главное, Николай не почувствовал ничего такого, что заставило бы его как-то по-особенному отнестись к этой встрече. Летуче позлорадствовал, и все. Даже не подумал в таких случаях стандартно: «Чего я по ней убивался?»
И сейчас, идя сквозь струящиеся тени, как рыба, свободно проходящая сквозь ячеи сети, он не отдается ни воспоминаниям, ни угрызениям. Тем более что впереди у него практика. Если ее, конечно, так можно назвать. А точнее, собрались они четверо в шабашную бригаду, чтобы – у знакомого отца – малость подразмяться. То есть помочь строителям-армянам, которые подрядились за лето сварганить индюшатник.
И вот что еще заметил Николай, помудрел он, что ли, за последнее время. Взять ту же Марину. Не осудил за ее прежние грехи по той причине, что понял разницу между деревенской и городской девками. Ежели хуторская как огня боится, что ее до замужества ославят, городской и в голову не приходит такого рода стыд. И вообще, простота нравов там даже каким-то шиком воспринимается. Правда, последнее время и в селе стали проскакивать девки, про которых дед Протас сказал так: «Каждой пробе радые, черти вертозадые». Завелись две и у них в хуторе. Причем сроду не подумал бы Николай, из кого они произойдут. Все грешили, что пойдет по рукам рано сбившаяся с панталыку Катька Сербиенко. Ан нет! На каком-то, уже взрослом годе взлом она своей расхристанной прихоти устроила. Как закаменела. И так к ней парни подлабуниваются, и этак, а она – никак. А когда Витяка Внук захотел наломок ее взять, ободрала ему всю морду отпущенными, как сама потом говорила, для подобного случая ногтищами. Расхожками же стали две тихие девчуры – Верка Бордунова и Танька Бутырина. К которым, со временем, конечно, кликухи арепьями прилипли – Вераку стали звать Веселухой, а Татьяну – Топотухой. Но это, видимо, оттого, что Бордунова была пересмешница и заводила, а Бутырина обмирала по танцам.
