Жёлтая головка одуванчика согласно склонилась под рукой, и я погладила ее пушистые лучики. Одуванчик — маленький, но почти все может. Помаленьку, конечно. И желудок лечит, и кашель, и успокоит, и подбодрит — смотря, как и с чем приготовить. Поколения поколений травниц знания об одуванчике передавали друг другу по цепочке. Через века тянется та цепочка слов о солнечной головке, его горьком соке, листьях, корешках.
А потом вернулся Таор, бросил на меня взгляд, которым можно было бы загрызть без зубов, и мотнул головой, показывая, что мне следует направиться за ним. Челюсти у мужчины были стиснуты настолько, что он, кажется, даже не мог разговаривать.
Помедлив, послушно пошла. Старалась не подходить к нему близко, потому что было слишком очевидно одно: Волк злой.
Очень.
Примерно, как в лесу, когда на меня упал, только ещё злее.
Казалось, от него пышет опасным молчаливым рычанием, словно около моего уха скалит клыки огромный зверь, которого не видно, не слышно, но можно почувствовать. Рядом с ним у меня начинали подрагивать руки. Сильно хотелось слиться со стеной, одновременно лепеча «не ешь меня» и «я не виновата».
Я и была ни в чем не виновата, но таковой почему-то себя ощущала.
Даже не спрашивая, где находится комната, которую мне выделили, Таор раздраженно направился точно туда. Вошел. Загородил в ней своими широченными плечами все пространство, померил длину шагами, почему-то толкнул плечом дверь, дернул замок, оглядел окно и стал еще мрачнее. Затем перевел взгляд на меня. Робея, я мялась в коридоре: комната слишком маленькая, чтобы заходить туда вдвоем.
— Платок, — хрипловатый голос прозвучал, низко отражаясь от стен. — Есть?
— Платок? — непонимающе повторила.
— На голову.
— Зачем? — уточнила. Платок у нас носили только замужние. Я пользовалась им разве что на кухне, чтобы волосы не лезли.
Меня ещё раз загрызли взглядом. Опять насмерть. Но только на секунду. Затем Таор закрыл глаза, сделал глубокий вдох, выдох, с усилием разжал челюсти и четко произнес:
— Чтобы солнце голову не напекло. Надевай платок, собери свои вещи и следуй за мной, Аса.
Я отметила, что он впервые назвал меня по имени, а не по пище, которую я ела в последний раз. Это от того, что завтрак был давно или что-то изменилось? И куда теперь?
Решив не прекословить, повязала светлый платок, затянув узлы на затылке, быстро собралась. После всех грубых слов Таору я как раз доверяла. Чувствовалось, что душой не кривит, не притворяется: не хочет он со мной дело иметь.
Это успокаивало.
С тем, кто улыбается, еще разберись. Взять того же Тирома... А с Таором все понятно до прозрачности.
Мы вышли из управы. Точнее, он вышел — а я за ним. Солнце в зените ослепительно сияло над городом, подсвечивая черного волка на крыше управы, от чего он казался менее угрожающим. Дорожные камни на солнце раскалились так, что дышали теплом даже через ботинки.
Только Таор и под солнцем не выглядел ни добрым, ни теплым.
— Старейшина сказал, что мне нельзя отходить от управы, накажут... — робко подала голос, ожидая каждую секунду, что он рявкнет что-то в своем духе.
Ровного шага не сменил, но и не рявкнул.
— По приказу Индира ты теперь под моим началом. Жить будешь в другом месте, — он как обычно говорил, не оглядываясь.
— В каком?
Таор промолчал, а вот его спина, скрытая одной только серой рубахой, так скривилась, что я отчетливо услышала, как она настойчиво советует мне прикусить язык. Немедленно.
