В компании с важным господином в добротной кожаной куртке, щегольской шляпе, Вилли чувствовал себя неловко, однако, напомнив об их первой встрече – «зря я не отдубасил тебя на вокзале», – повел себя свободнее. Им было о чем поговорить. Скоро потертая армейская бескозырка одного и по-аргентински экзотичная, с низкой тульей и широкими полями шляпа другого перестали иметь значение. Вилли признался, что сидит на мели. Недоучившийся студент никому не нужен, а пребывание в революционной России и знание русского некоторые из его «камарадов» расценивают как отметину красных.
– Вот и верчусь.
– Как отец?
– Давно не видал и вряд ли когда увижу. Он едва не разорился, однако сумел вовремя спихнуть своих уродов какому-то провинциалу из Данцига и сбежал в Южную Америку.
Вилли вздохнул.
– В Аргентине, говорят, тишина и порядок. Жрут от пуза.
– Что же ты не поехал с отцом?
Вайскруфт усмехнулся.
– Отец?! Он выгнал меня, а в Америке меня никто не ждет. Здесь какая-никакая, а работа и, должен признаться, наметились перспективы… Вот тебя встретил. К тому же я какой-никакой, а все-таки немец и не хочу забывать об этом, а Аргентина… Это прекрасная страна, только там слишком много коров.
Он неожиданно оживился.
– Что касается уродов, после Данцига они вернулись в Берлин и осели где-то в предместье. Ездят по провинции, дают представления. Поют куплеты насчет какой-то Марлен, которая всегда держит юбчонку поверх колен. Или пупка, точно не помню.
Они еще танцуют. Вообрази, Бэлла трясет гривой, Марта бородой – цирк, одним словом. Революционерам нравится, мать их так… – последние слова он выговорил по-русски. – Вот сиамским сестрицам не повезло – говорят, какая-то красная сволочь зарезала их в борделе.
– Ты не любишь красных?
– А за что мне их любить? За то, что мутят воду и того и гляди накинут на шею немцам большевистскую удавку? Я как-то встретил Шуббеля, помнишь такого? Он играл на аккордеоне ногами.
Вольф молча кивнул.
– Говорят, он вроде прибился к коммунякам? Ты не слыхал?
Мессинг неопределенно пожал плечами.
– Видно, мечтает, чтобы ему еще и ноги оторвали, – засмеялся Вилли.
Он промолчал.
– Ханну помнишь, его сестричку?
Вольф кивнул.
– Встретил в Мюнхене, тоже какая-то красная сволочь.
Он внезапно замолчал. Съел омлет, сосиски, допил пиво. Мессингу стало ясно: пора прощаться. Все, что в ту пору обычно выяснял каждый немец, встретивший довоенного дружка, они выяснили.
Вилли, однако, прощаться не собирался.
– Что касается Ханны, эта тощая пролетарка не утратила дар человеколюбия. Ссудила меня на поездку в Берлин. Надо бы отдать, да нечем, так что закажи еще пиво.
После того, как кельнер поставил кружки, Вилли обратился к Мессингу:
– Ты, верно, думаешь, что я свихнулся на поражении и на ненависти к плутократам? Это не так, Вольфи. Мне все равно, какого цвета сволочью быть, лишь бы платили.
– Если хочешь, я могу помочь тебе со средствами, – предложил Вольф.
Вилли отпил пиво, откинулся на спинку кресла и презрительно усмехнулся:
– Нет, Вольфи. Я пока с голода не дохну…
Он неожиданно перешел на русский:
– И до милостыни не докатился. Вот миллион я бы взял.
– У меня нет миллиона. Разве что марок.
– Кому теперь нужны марки. В цене доллары. Ты не отчаивайся, у тебя скоро будет миллион. Я видал тебя в Винтергартене. Знакомая дама пригласила. Высший класс, Вольфи. Это говорю тебе я, Вилли Вайскруфт, сын владельца развлекательного и, учти, когда-то не последнего в Берлине заведения. Это говорю я, неудачливый солдат, угодивший в пятнадцатом году в плен и познавший Россию. Ты не поверишь, но мне посчастливилось видеть Распутина. Я сразу почувствовал, у него есть сила, но ему далеко до тебя, дружище. Этот славянский недоносок жрал, пил, махался с женщинами, одним словом, тратил свою силу на что угодно, только не на полезное дело.
