Когда Эмос Андервуд назвал имя мальчика, он посмотрел куда-то вдаль, на воображаемую точку в пространстве. Иногда такой взгляд называют пустым. Но дальнейшие слова начальника полиции лишь подтвердили вывод (и не один, если на то пошло), который Аарон сделал в ту же секунду.
То была не пустота.
Каким-то образом имя Саймона Келли задевало прожженного копа – человека того типа, о которых все думают, что чувства совсем не про них.
– Некролог, – сказал Эмос Андервуд, – вопреки газетным традициям напечатали на первой полосе. Огромная фотография в пол-листа. Пятнадцатилетний пацан в желтом поло, челка на правую сторону, волосы выжжены солнцем, веснушки, улыбка в тридцать два идеальных зуба, кроме переднего резца, где не хватало кусочка эмали – квадратика ровно того размера, куда мог поместиться зубец от вилки.
На статью обратил внимание начальник полиции – Догерти. Его сын Роджер пропал весной восемьдесят шестого года. Город несколько месяцев стоял на ушах.
После находки на чердаке все завертелось по новой – шерстили притоны; на улицах средь белого дня крепкие ребята в солнечных очках хватали бандюг, волокли в машины без номеров. В пути с мешком на голове допрашивали, угрожали в лесу закопать.
Саймон Келли был дружком Роджера Догерти.
Его убийство не было совпадением.
Весной восемьдесят шестого они кое-то натворили.
Андервуд замолчал. Они шли средним шагом, не очень быстро и не очень медленно, ровно так, как было необходимо, чтобы вести неторопливый рассказ.
Наверное, – подумал Аарон, – Андервуд вспоминал детали.
Они поравнялись с рыбаком. Сидя на камне, тот ремонтировал рваную леску. Андервуд смерил мужчину взглядом, отвернулся и смачно сплюнул в подернутую рябью воду.
Он посмотрел на Аарона и спросил, не сбавляя шага:
– Курите?
– Бросил.
– Правильно, а я вот балуюсь иногда, – рукой в перчатке Андервуд почесал бровь, пнул камень в воду. – Особенно когда вспоминаю школьные годы. Мутные были времена, но хорошие. Все было проще. Все по-настоящему. Никаких компьютерных причиндалов. Художники рисовали на холсте, музыканты играли на инструментах. А если твой ребенок напортачил, ты мог вынуть ремень из штанов и вправить ему мозги за считанные секунды, и никому не придет в голову лишить тебя родительских прав.
Аарон закатил глаза, но ничего не ответил. Его детство, как видно, отличалось от суровых реалий Андервуда, пусть тот и был прав в некоторых вещах. И разницу между людьми, испытавшими радости телесного наказания, и теми, кого воспитали грамотные мудрые родители, он знал по опыту личного общения.
– Вы не согласны? – спросил Андервуд. Он смотрел себе под ноги, на черные кроссовки, издававшие слабое посвистывание при каждом шаге.
– Я воздержусь, – ответил Аарон и спросил: – Так что было дальше?
Он застегнул пиджак на все пуговицы, когда с воды подул зябкий ветер. Диктофон пришлось незаметно вытащить из рубашки и прикрепить к карману пиджака с внутренней стороны.
– Дальше? – спросил Андервуд.
– Да, – ответил Аарон. – Какая связь между Роджером Догерти и скелетом Саймона Келли?
– Прямая, – Андервуд причмокнул губами, словно пробовал на вкус слова, которые собирался произнести. – Они не единственные, с кем в тот год приключилась беда. Их было восемь. Жили в одном дворе, учились в одной школе, в параллельных классах. Гуляли вместе. Иногда приходили другие, иногда кто-то отсутствовал, но костяк состоял из восьмерых.
