Не мешкая, отец посадил в ходок маму и пылавшего в жару, стонущего брата, да во весь опор, погнал крепких лошадей, в посёлок Шира. К счастью, он успел! Генрих Иванович сделал операцию в паховой области, куда дошло заражение. После чего Валерка, под присмотром мамы, пролежал в районной больнице две недели, а талантливый хирург делал чистки, его заживавшей раны. Брат терпел жгущую боль, хотя коверкая нерусское имя спасителя, нетерпеливо выкрикивал: «Грех Иванович, хватит! Грех Иванович, вы устали… Отдохните!». Ныне посмертно, но как и раньше сердечно, я желаю добра, этому интеллигентному, ссыльному немцу! Так и не научившемуся, правильно говорить по-русски…
После дневных игр и забот, Валерка беспробудно засыпал. Так что ночью, поднять его в туалет, получалось нечасто… Будучи взрослым, я прочитал ряд сопутствующих статей, по этому вопросу и понял, что недержание мочи или энурез, связан с генными нарушениями. Несмотря на врождённый недостаток, братец не унывал! И поутру, когда его журили за мокрую постель, он уверенно заявлял: «Мам, это сделал Ганька!». Откуда он взял, этого Ганьку?! Я до сих пор, этого не знаю… В тоже время, он странно выговаривал букву «Ша». Например, пододвигая чашку, он говорил: «Моя чафка», а когда играл с кошкой, то довольно приговаривал: «Хорошая кофка, хорошая…».
Пожалуй несколько слов, следует сказать о Мендольских чашках… Так как все миски, крынки и солонки, были вылеплены из обожжённой глины, а половники и ложки, вырезаны из дерева. При этом, редкой эмалированной посуды, в поселковых хозяйствах, было немного, а вот чугунных горшков, хватало на всех. Несмотря на наличие плиты, мама готовила традиционно, пользуясь ухватом. Привычно сажая в русскую печь, чугунки со щами и выпекая душистый хлеб.
Ещё помню, как отец чинил дома, эмалированные кастрюли. Ремонт которых, можно разделить на четыре этапа. Во-первых, Николай Гурьевич, нагревал жаровой паяльник в печке и до самого метала, вокруг прохудившейся дыры, счищал напильником эмаль. Во-вторых, нашатырным спиртом, он удалял окислы, с медного жала и набирал припой. В-третьих, обезжирив травлёной кислотой, ржавый метал возле отверстия, лудил его оловом. Наконец в-четвёртых, нагрев и облудив жестяную заплату, он плотно придавливал её, тупым концом паяльника, к прохудившейся кастрюле.
После ремонта, белесый дымок и специфический кислотный запах, ещё некоторое время, витал на кухне, а серебристый блеск припоя, на остывающих кастрюлях, завораживал мой взгляд. Когда я подрос, обязанность чинить прохудившуюся посуду, перешла ко мне. Только сперва, я научился пропаивать «дутыши», у которых часто отлетали подпятники..
Мендольская ребятня, в послевоенное десятилетие, от мала до велика, с ранней весны и до поздней осени, бегала босиком. Поэтому кожа, на подошвах ног, становилась настолько толстой, что заменяла обувь! Недостаток всего, приучил людей к бережливости. Мебель, кухонная утварь, ножи и ружья, пальто, платья, сапоги и костюмы, хранились бережно и переходили в семьях, от стареющих родителей, к подрастающим детям. Когда моя нога выросла и стала сравнима с маминой, та отдала мне, хромовые сапоги, которые носила в юности. Вещи деда и отца, я тоже донашивал, а больше всего вещей, доставалось Валерке.
К середине пятидесятых, Советские люди стали зажиточными, поэтому ходить босиком, стало не принято… После окончания восьмого класса, средней школы, по укоренившейся привычке, я начал ходить босиком. Вопреки тому, что мама не желает видеть меня, рослого четырнадцатилетнего парня, в таком виде на улице. Тем на менее, я продолжал ходить босиком, а потому резал стеклом и прокалывал проволокой, свои ноги. Впрочем на что, я не обращал должного внимания…
