– Ты совсем никого здесь не узнаёшь?
– Нет. Я ничего не понимаю. Наверное, это его проделки. Да ты всё равно не поймешь, о чём речь! – Урсула раздражённо отмахнулась, и вопрос Гвен застрял внутри, съёжился, засох и опал тяжёлым бутоном в провал желудка. От неё грубо отмахнулись.
– Ты помнишь, что произошло перед… твоим самоубийством?
– Самоубийством? Я бы никогда не подумала умирать. Это был страшный взрыв, а я ничего не смогла сделать, – её голос сорвался до шёпота.
А Кира совсем ничего не понимала. Они говорили на разных языках о разных вещах. Как будто на месте Урсулы был другой человек.
– Ты что-то видела, пока была в коме? Наверное, взрыв был там.
– Это не было комой. Это была реальная жизнь, – она вздохнула, а потом вдруг обреченно выдавила. – Я в коме сейчас. И вы все просто иллюзия моего мозга. Тебя. Всех вас не существует. В моей жизни.
Слова насадили её бьющееся сердце на иголки, подобно умирающей бабочке, и оно затрепыхалось, окровавленное.
– Нет же. Мы с тобой знакомы уже почти полгода, – Кира пыталась напомнить всеми возможными способами и чтобы доказать реальность происходящего взяла чужую руку.
Урсула не обратила на неё взгляд, вместо этого она смотрела на свою кисть, на запятнанное синяками предплечье, на длинные ржавые волосы.
– Послушай, можешь подать мне зеркало, – она, наконец, обращалась не в пространство между ними, но голос её был холодным, как к прохожему на улице незнакомцу.
На плоской поверхности отразились выступающие линии черепа, глаза по цвету как смола на коре дерева, бледная кожа, мягкие невесомые волосы. Она поджала губы, и Кире подумалось: что-то изменилось навсегда. Эти сжатые губы, складки меж бровей и рассеянный взгляд совсем не походили на те мечтательные речи, тяжелые вздохи и несмелые взгляды из прошлого. Они говорили больше слов. «У меня не получилось, я не смогла выбраться в другую жизнь, здесь только мои родители, и эта глупая девчонка-обманщица».
Разочарование текло в выражении глаз, и Кира с горечью поняла, что та была совсем не рада видеть её лицо, даже тогда, когда она оставалась единственным буйком в пучине безумия для лишенной понимания подруги.
***
На третий день пропуска заявляться в школу можно было только со справкой от врача. Поэтому, когда родители вошли в палату и не обнаружили у кровати дочери девушку с русыми косичками и мертвенно-бледным лицом, выдохнули с облегчением. Им, наконец, представился шанс пообщаться в спокойной обстановке и без лишних свидетелей.
Девушка медленно восстанавливалась, и её место у аппарата ИВЛ освободили для новых пострадавших – она оставалась центральной фигурой обсуждения врачей всю последнюю неделю, но это не отменяло факта появления новоприбывших тяжёлых пациентов. Они требовали не меньше внимания и заботы, и в такие моменты Гвен получала долгожданный отдых. Ей выделили место в комнате с тремя кроватями, подальше от окна, будто бы кому-то после провальной попытки смерти и вправду хотелось повторить неудачный опыт. Да, ей попросту не хватало сил туда добраться. Бессилие раздражало.
Она не обрадовалась также сильно, как выдохнувшие с облегчением родители. Когда их больничные халаты поверх плеч в строгих костюмах замерли напротив, девушке пришлось приподняться на локтях. Это удалось с трудом. Ладонь от резкой боли рефлекторно накрыла место под правым ребром и почувствовала жёсткий бинт на уровне печени, ноги частично онемели, левая была обмотана гипсом, и сгибать её запрещали, внутри что-то натягивалось, протестовали движению швы, голова немного кружилась, и ссадины не переставали ныть. Боль была слишком заметна, отдавалась на лице, и женщина посмотрела на неё взглядом, полным сострадания.
