Ему ужасно не хотелось открывать глаза. Приятная легкость во всем теле и полное отсутствие боли в голове создавали теплое состояние покоя, которое Низвицкий боялся потерять. Койка с тощим больничным матрасом казалась ему сейчас самым надежным убежищем, перед которым отступил ворох проблем, больше похожий на ощетинившегося ежа.
Сегодня Низвицкий долго лежал под капельницей, ему делали кардиограмму и томографию, и уже в конце дня перевели в небольшую двухместную палату, где он просто провалился в глубокий сон. Сосед, сухонький старичок с белой эспаньолкой, пытался разбудить его на ужин, но Низвицкий только отмахнулся и спал дальше.
Но когда за окном день сменился синими сумерками, Низвицкий почувствовал, что спасительный сон отступает. Он пытался цепляться за его обрывки, надеясь еще поспать, но мозг уже включился в реальность, и, тяжело вздохнув, Низвицкий окончательно проснулся и открыл глаза.
Взгляд уперся в белую стену, выкрашенную масляной краской, на которую падал свет из коридора сквозь квадратное окно над дверью. И Низвицкий почему-то подумал, что это хороший символ для всей его ситуации – стена, тупик, дальше идти некуда. Но в то же время, присутствует маленький положительный момент, что эта стена не мрачная кирпичная, возле которой может прозвучать только выстрел в затылок, а, стало быть, есть надежда на избавление.
Низвицкий заворочался на своей койке, тут же сильно заскрипевшей панцирной сеткой. Сосед с любопытством приподнял голову с подушки и вгляделся в его лицо.
– Ну что, бедолага, отлежался?
Низвицкий пошевелил шершавым языком и попросил:
– Водички бы попить…
Старичок, откинув одеяло, бойко вскочил в тапочки на полу и зашаркал к умывальнику в углу палаты. Набрав из-под крана стакан холодной воды, он подал его Низвицкому.
– На, пей… Тебя как зовут?
Низвицкий сделал большой глоток и, благодарно растянув губы в подобие улыбки, ответил:
– Игорь.
Старичок важно представился:
– А я Афанасий Петрович. Хотя все для краткости зовут меня просто Петрович. Ты сам-то москвич?
Низвицкий допил воду и отдал ему стакан:
– Да. С Пресни.
Афанасий Петрович довольно кивнул:
– Вот и славно. А я из Хамовников.
У них завязался самый обычный разговор, когда незнакомые люди с помощью несложных вопросов пытаются встроить собеседника в свою систему координат. Возраст, семейное положение, работа… Но минут через пятнадцать-двадцать Афанасий Петрович слегка выдохся, интерес поугас, паузы стали длиннее, а потом он вообще заявил:
– Все, Игорек, я спать. Завтра будет день, еще наговоримся.
Низвицкий был даже благодарен, что собеседник оставил его в покое – ему хотелось обдумать, как быть дальше. Он поймал себя на мысли, что боится звонить домой. С одной стороны, конечно, надо было бы сообщить Рае, что у него все в порядке, а с другой – здравый смысл ему подсказывал, что сейчас лучше вообще никому не говорить, где он находится – меньше будет неприятных новостей.
Но был один очень важный момент, который не отпускал Низвицкого, и, несмотря на все умственные усилия, решения не находилось. Завтра до двенадцати часов ему обязательно нужно быть в камере хранения на Ленинградском вокзале и перезапустить автоматическую ячейку – она оплачена на трое суток, которые заканчивались. Просить Раю о помощи он даже не думал – Низвицкий не сомневался, что за ней следят. А друзей, к кому он мог бы обратиться с такой просьбой, у него не было.
