Он даже злился на Хрусталева, хотя понимал, что сейчас это бессмысленно. Именно Лешка выдвинул эту идею с камерой хранения, насмотрелся детективов. Низвицкий пытался ему возражать:
– Давай я лучше на дачу отвезу «дипломат», там безопасно.
Хрусталев хмыкнул:
– Ну да, безопасно. Не считая того, что в любой момент бомжи могут залезть. Сам же рассказывал, как у твоего соседа даже варенье прошлогоднее выгребли. И засолку.
– Так это был не сезон. На дачах никого не было. А сейчас еще народ вокруг.
Хрусталев помотал головой:
– Нет, все равно не надо. Сейчас ночью уже прохладно, влажно. Перепады температур. Это все не очень хорошо для манускриптов. А в камере хранения лучше, чем в квартире – тепло, сухо, безопасно. Так что давай, не рассуждай, а двигай на вокзал. Как говорится, подальше положишь, поближе возьмешь.
Низвицкий обдумывал самые разные варианты, как завтра попасть на вокзал, вплоть до побега из больницы. Но в то же время понимал всю их невыполнимость – он даже не знал, где его сумка, верхняя одежда и документы, все забрали в приемном покое. Оставался маленький шанс, что завтра на утреннем обходе лечащий врач посчитает, что Низвицкому можно и дома лежать, и выпишет его. Это был бы идеальный вариант, но сейчас он казался не менее фантастическим, чем другие.
Свет в коридоре погас, и в палате сразу стало темно. Размеренное дыхание Афанасия Петровича нарушало окружающую тишину, но Низвицкого это не раздражало, а, наоборот, создавало ощущение какой-то защищенности. Если бы не «дипломат» в камере хранения, он постарался бы задержаться в больнице как можно дольше, пока ситуация не разрешится сама собой. Но осознание того, что где-то лежит чемоданчик стоимостью больше сотни тысяч долларов, заставляло его беспокойно вертеться с боку на бок.
Он опять вспомнил Хрусталева, тот самый первый разговор. Хрусталев буквально сверлил его взглядом и настойчиво убеждал:
– Игорь, уверяю тебя, это совершенно рабочая схема. От тебя надо только твое умение. Ты же можешь добавить пару черточек в манускрипт, я не сомневаюсь – ты и не такие вещи реставрировал.
Низвицкий возражал:
– Леша, да это бессмысленно, любая экспертиза обнаружит новодел. Состав краски, способ нанесения – где ты найдешь аутентичные кисти? А краски?
Хрусталев только махнул рукой.
– Да какая экспертиза? Кто ее будет делать? Мне надо, чтобы у меня количество сошлось, и по датам все билось. Я просто поменяю документы. Думаешь, кто-то будет вникать в эти еврейские тексты? Там ведь сам Фиркович не разобрался бы, кто на ком стоял. А зато у нас будет несколько превосходных экземпляров, и мы с тобой наконец-то разбогатеем. Тебе не надоело еще в своей хрущевке ютиться? Может, пора подумать о чем-то другом?
– Погоди, Леша. Там все равно оборудование нужно кое-какое. Да и место, не дома же этим заниматься.
Хрусталев обрадованно хлопнул его по плечу:
– Не переживай. Все найдем. А место – чем тебе мой офис не подходит? Во Дворце культуры АЗЛК. Там никто не помешает, хоть по ночам работай, бабульки-вахтеры все свои.
Низвицкий согласился:
– Ладно, давай съездим на ближайших выходных туда, посмотрим.
Лешкина схема действительно была проста до безобразия. Как ученый-гебраист он имел доступ в библиотеку Петербургского филиала Института народов Азии и часто ездил туда. И ориентировался в книгохранилище как у себя дома. Поэтому для него не составляло большого труда сначала заменить формуляр рукописи, а потом и сам древний манускрипт поменять на ничего не стоящий новодел, искусно подправленный Низвицким.
