Утром я достала телефонный справочник и начала обзванивать все похоронные бюро штата Арканзас. Сперва позвонила в те, что находились неподалеку от больницы, но диапазон поиска пришлось расширить. Всякий раз, когда на другом конце провода узнавали причину смерти, я получала отказ. Как будто пыталась похоронить человека, который умер от бубонной чумы и заодно от проказы. Наконец я набрала номер морга для чернокожих в Пайн-Блаффе.
– Мы возьмемся за это, – немного помолчав, ответил мужчина. – Но можем предложить вам только кремацию. Прощания не будет. И в газетах ничего писать не станем.
Денег на кремацию у меня не было. Поэтому, вернувшись в больницу, я сказала медсестрам, что, если им так хочется поскорее избавиться от тела, нужно сделать так, чтобы за все заплатила больница. На смену вновь заступила первая команда медсестер, и, когда я подошла, все они от меня отшатнулись. В результате выяснилось, что у больницы есть резерв, из которого берутся деньги на оплату кремации бедняков. Оставалась самая малость: надо было снова звонить матери Джимми и получить разрешение на кремацию. И вот я опять оказалась у таксофона.
– Джимми умер, и я хочу задать вам один вопрос, – быстро проговорила я, чтобы женщина не успела повесить трубку. Вообще-то у меня к ней было много вопросов, но сейчас нужно было получить ответ лишь на один. – Не будете ли вы против, если тело кремируют?
– Делайте что вам угодно, – ответила она.
– А как быть с прахом? – спросила я.
– Он в вашем полнейшем распоряжении, – ответила она. Щелчок – женщина бросила трубку.
Работники похоронного бюро сказали, что придут только вечером. Я уговорила медсестер пустить меня к Джимми. Ритуальные агенты пришли очень поздно. На них было что-то вроде скафандров, словно они только что вернулись из космоса. Они затолкали Джимми в мешок, не проявив к телу ни капли уважения. Я пошла за ними. Агенты поспешно вынесли тело Джимми через черный ход – хотели скрыть от посторонних глаз даже такой ничтожный акт милосердия.
Бонни провела в медицинском центре еще около недели. Навещая ее, я видела, что палата Джимми все время закрыта, а ее дверь обмотана скотчем с надписью «Биологическая опасность» – чтобы ни одна молекула кислорода, ни один микроб не вырвались наружу и случайно кого-нибудь не заразили. Заходить в эту палату не хотел никто.
Бонни тем временем чувствовала себя все лучше, и вскоре ее выписали. В Хот-Спрингсе у меня было достаточно забот, чтобы отвлечься от мыслей о Джимми. К примеру, нужно было помочь Бонни пережить разрыв с ее женихом Лео. Он приезжал к ней в больницу, кажется, всего один раз. Так и не смог смириться с тем, что его возлюбленной вырвали язык, что от химиотерапии она полысела и что у нее на лице остались отметины после облучения. Лео собрал вещи и ушел. А еще мне нужно было заботиться о моей малышке Эллисон и оплачивать счета. Жизнь шла своим чередом.
А потом мне по почте прислали прах Джимми. Его просто пересыпали в картонную коробку. Мать Джимми была права: прах парня теперь в моем полнейшем распоряжении. И я знала, что могу похоронить его только в одном месте – на кладбище Файлс.
Когда мне было десять, погибла в аварии моя бабушка. Ее похоронили на кладбище Файлс, на участке площадью в четверть акра, где начиная с конца 1880-х годов хоронили всех наших родственников.
Почти сразу после смерти бабушки мама очень сильно поругалась со своим братом, моим дядей Фредом. Точнее, скандал начался прямо на похоронах. Дядя Фред стоял у бабушкиного гроба, который работники похоронного бюро «Гросс Фунерал» водрузили на специальный помост. Кажется, дядя что-то натворил с семейными землями.
