— Будет же сопротивляться, я вас свяжу, — пригрозил я.
Поверила, больше не шелохнулась, только вздрагивала, когда наносил мазь на особо болезненные участки. Попа, о которой недавно мечталось обгорела тоже, но касаться я ее хотел не так. Проводил пальцами по ягодицам и бедрам, почти до самой кромки нижнего белья, Лилия замирала, казалось не дышала даже. Ей было больно, волдыри на бёдрах нисколько не возбуждали, но эрекцию это не заботило. Закончил сзади, велел переворачиваться, на спину. Хорошо, что глаза ее зажмурены — не увидит натянувшиеся в области паха шорты. Спереди я мазал гораздо скорее, да и вид ее — ошпаренная кипятком мученица, попавшая в руки у дьяволу поспособствовал отрезвлению мыслей. Если бы я пришёл к ней ночью, отдавалась бы она так же — с зажмуренными глазами и стиснутыми зубами.
— Сейчас суп принесу вчерашний, — строго сказал я. — Нужно будет съесть до конца. И таблетку оставлю на тумбочке, если температура поднимется снова.
Лоб потрогал — спадает. Пошел за супом, злой уже на себя — мать Тереза, блин.
15. Глава 15. Лилия
Меня не учили верить в Господа. Любить его. Единственное, с чем справились отец, и бабка, что смотрела за мной несколько лет, это привить мне страх. Бояться кары Господа, его гнева, ждать возмездия за свои поступки.
И сейчас я поневоле отбросив остатки здравого смысла и рациональности размышляла о том, что меня постигла кара. За то, что вышла на улицу в неглиже, отбросив воспитание и привычки. За то, что излишне позволила себе радоваться, а местами — даже счастливой быть. Мне было больно. В моей жизни случались болезни и травмы, но ничего не могло сравниться с тем, что я испытывала сейчас. Моя кожа горела. Даже прикосновение ткани к ней причиняло боль. На бедрах, там где кожа тоньше и нежнее наливались пузырями волдыри. Меня тошнило, а в голове словно стая ворон билась , громко каркая и недоумевая, как их туда занесло. Я была дезориентирована настолько, что позволила делать Муратову все ЭТО. Вспоминая об этом просто в жар бросало, хотя я и так вся красная была.
Я даже представить себе не могла, что любимое мной, нежное солнце может быть таким жестоким. Первые двое суток после того, как заработала ожоги я провела почти в забытьи, но дальше мазь по себе размазывала сама. Муратов приходил приносил еду в контейнерах, касался моего лба холодной рукой, заставлял выпить таблетку. После нее становилось легче и я засыпала. На третий день волдыри покрылись подсыхающими корочками, кожа на бедрах, руках и плечах стала облазить. Мне было все еще плохо, голова кружилась, но я впервые за эти дни заскучала в постели.
Телевизора в моей комнате не было, да и не приучена я была его смотреть. Всех возможностей телефона еще не изучила и не осознала. В который раз я прислушалась к тишине большого дома, затем закутавшись с ног до головы в пушистый халат я метнулась в библиотеку — совсем недалеко, наискосок по коридору. Выбирать книгу уже роскошь. Я просто схватила первый же попавшийся том с ближайшего стеллажа, прижала добычу к груди и буквально побежала в комнату.
Книга оказалась мифами древней Греции. Такое бы мне читать точно не позволили, сейчас же я впитывала строчку за строчкой, поражаясь тому, насколько свободно раньше можно было жить, думать и любить. Муратов зашёл без стука, он слишком привык за эти дни, что я не в силах адекватно реагировать на происходящее. Я была одета — в том же огромном халате. Но книга…книгу я спрятать не успела. Я понимала, что я уже давно не ребенок и не подросток, но понимала так же и то, что муж вправе меня наказать. Старуха наказывала меня физически, не стыдясь оставлять на моих руках и ногах синяки от щипков и продольные красные полосы от ударов тонким прутом. Отец просто лишал того немногого, что приносило мне удовольствие, например тех же книг и прогулок, запирал в комнате. Я замерла, ожидая возмездия.
