Они ели, склонив головы, греясь в простоте момента. Томми, наскоро воткнув вилку в сырную массу, прищурился.
– Ты часто так кормишь сбежавших?
– Только тех, кто умеет не портить настроение, – поддела она, но без укола, с мягкостью. – Ну, и тебя.
– Щедро.
На улице проехал велосипед, послушался тонкий звоночек, кто-то кричал: «Бейсбол в шесть!» – и это было как щелчок из мира, который все еще крутился. Томми поднял глаза от тарелки и встретился взглядом с Эбби. Она замерла на секунду дольше, чем обычно, а потом отвела взгляд, пытаясь сделать вид, что просто тянется за солонкой.
– У тебя, – он прокашлялся, – сыр. На щеке.
– Где? – она провела рукой совсем не там.
– Нет, вот тут, – Томми поднял руку, но не дотронулся, остановился в паре сантиметров от ее лица.
Эбби утерла щеку сама, случайно задев его пальцы своими.
– Извини, – прошептали они одновременно, и оба покраснели.
– Ты знаешь, – сказала она слишком быстро, – я думала покрасить комнату. В синий. Или зеленый. Ну, знаешь, перемены и все такое.
– Зеленый лучше, – кивнул он, уставившись в свою тарелку. – К твоим… ну, знаешь. Глазам.
– Так они у меня не зеленые, – приподняла брови Эбби.
– Я знаю. Карие, а на свету желтоватые. Поэтому и пойдет, чтобы… Контраст был… – он сморщился и покачал головой, понимая, что с каждым словом закапывает себя чуть больше.
И они снова рассмеялись – не громко, не насмешливо, а нервно, неровно, с паузами, в которых было слишком много всего невысказанного. Будто все, что им надо, это сыр, жара и кто-то, кого можно не понимать, но чувствовать. Они хотели застрять в этом моменте и притвориться, что ничего страшного в их жизни не происходить, притвориться, что не застывают от ужаса всякий раз, когда мысли невольно возвращаются к ней. К Джейн.
День был тягучим, ленивым, будто сам воздух над Порт-Таунсендом задремал от жары, превратившись в невидимую патоку, обволакивающую каждый звук, каждое движение, каждую мысль. Солнечные лучи пробивались сквозь пыльную дымку, окрашивая мир в выцветшие тона старой фотографии, где прошлое и настоящее сливаются в одно размытое пятно неопределенности.
Они собрались во дворе школы, как часовые на посту забытого форта: Томми сидел на перилах у старого флага, чьи цвета давно поблекли под дождями и солнцем, словно тайны, которые теряют яркость, но не значимость; Эбби перетирала ремешок рюкзака, нервными пальцами прощупывая каждую нить, будто пытаясь найти в этом механическом действии ответ на невысказанные вопросы; Люк жевал травинку, уставившись в небо с той особой отстраненностью, за которой прячется слишком острая внимательность. Джои переминался с ноги на ногу, растерянный и настороженный, как животное, впервые попавшее в незнакомую среду. Для него это была первая неделя в старшей школе – и мир вдруг стал выше, громче, тяжелей, словно кто-то повернул невидимый рычаг, меняющий масштаб реальности.
И все равно он был здесь. Со своими. В этом маленьком островке знакомого посреди океана неизвестности, где каждая волна могла таить в себе опасность или спасение.
– Вы слышали про миссис Картер? – внезапно спросила Эбби, понизив голос до того интимного шепота, которым делятся лишь самыми важными секретами. Глаза вспыхнули интересом, как два маленьких прожектора, осветивших темный угол общего сознания.
– Это которая преподает литературу? – уточнил Томми, его голос звучал настороженно, как у человека, приближающегося к краю обрыва и чувствующего опасную пустоту впереди. – У нее вроде полгода назад…
