– Назови одну.
– Когда Уильям Блейк находит себя между жизнью и смертью, когда его ранят и он понимает, что больше не принадлежит этому миру.
– Ага, то есть ты за холодную поэтичность?
– А что, у Альмодовара лучше?
– Конечно.
Она сделала театральную паузу.
– Например?
– Например, сцена из «Поговори с ней», когда герой сидит у кровати коматозной женщины, говорит с ней, верит, что она его слышит, что между ними есть связь.
Александр приподнял бровь.
– Да, но он её любит.
– А Блейк любит смерть, – ухмыльнулась Евгения.
– Это метафора.
– Как и мой пример.
Он закатил глаза.
– Окей, тогда давай по-другому. Какой фильм Альмодовара сильнее «Кофе и сигарет»?
– О, ну тут легко – «Всё о моей матери».
– Ты сравниваешь два разных жанра.
– Я сравниваю две разные философии.
Она взяла свой бокал и покачала шампанское, наблюдая, как пузырьки медленно поднимаются вверх.
– Джармуш – это интеллектуальный минимализм. Разговоры без надрыва, где суть не в словах, а в паузах между ними.
– А Альмодовар?
– Это страсть, чувственность, взрыв. У него всё кричащее, яркое, даже когда он говорит о смерти.
Александр задумался, вытащил трубку и закурил.
– То есть тебе ближе испанская драма, а мне – американский артхаус?
– Мы с тобой это давно выяснили.
– Но ты всё равно будешь доказывать, что Альмодовар сильнее?
– Конечно.
Они рассмеялись.
Музыка наполняла дом, виски согревал кровь, и мир за стенами их дома на какое-то время перестал существовать.
Александр, покачнувшись, допил остатки виски и с воодушевлением хлопнул ладонью по столу.
– Поехали в Ташуджу.
Евгения уже видела этот взгляд – вдохновленный, слегка расфокусированный, но полный желания сорваться с места. Он всегда так делал, когда алкоголь подмешивался к его любви к ночным прогулкам и джазу.
– Ты шутишь?
– Нет, Женя, ты только представь: старый джаз-клуб, деревянные столики, прокуренный воздух… Мы садимся в уголке, Самед ставит пластинку, приносит нам по бокалу, и мы сидим, слушаем, а потом он рассказывает нам что-нибудь из своей бездонной памяти. Это же идеальный финал вечера.
Она закатила глаза и сделала большой глоток шампанского.
– Да-да, как в прошлый раз, когда ты выдал монолог о связи между текстами Моррисона и стихами Бодлера?
– А ты что, не согласна?
– Согласна, но мы тогда чуть не уснули за столом.
– Так значит, надо доехать быстрее.
Он потянулся к карману за ключами.
Евгения молниеносно метнулась вперёд, выхватила их первой и, не раздумывая, выкинула в окно. Такой трюк она проделывала уже не первый раз, её движения были вымерены до миллиметра.
Короткий звон! в темноте двора.
Александр замер.
– Женя…
– Александр, – передразнила она с хитрым прищуром.
Он закрыл глаза, глубоко вдохнул и, подняв палец, будто готовясь к серьёзной речи, сказал:
– Это было абсолютно безрассудно.
– Это было абсолютно правильно.
Он посмотрел на неё с укором, но без злости.
– Ты когда-нибудь дашь мне реализовать хотя бы одну глупую идею?
– Я твоя жена. Это моя прямая обязанность – защищать тебя от них.
Он вздохнул, потом усмехнулся и растёр лицо ладонями.
– Ладно, ты победила.
– Как всегда.
– Но если ключи завтра будут в земле, копаешь ты.
– По рукам.
Они встали, чувствуя усталость и тепло алкоголя в крови. Евгения легко, почти мечтательно, двинулась в сторону спальни, её мысли витали где-то между возможным продолжением ночи и тем, как хорошо ей сейчас.
Александр шёл следом, но в голове у него было другое.
