Никос не ответил. Он даже не улыбнулся.
– Я чего-то не знаю? – Александр склонил голову, но его голос уже звучал иначе.
– Садитесь, – коротко сказал Никос и кивнул в сторону их любимого столика у окна.
Евгения молча взглянула на мужа. Они оба поняли: шутки здесь сейчас не пройдут.
Они заняли места, и Никос, не дожидаясь заказа, поставил перед ними по чашке кофе.
– Завтрак будет через пару минут, – добавил он и ушёл в сторону кухни, так и не объяснив, что происходит.
Тишина давила. В баре не звучало радио, не трещал старый проигрыватель. Было слышно только, как где-то за окнами хлопает парус на лодке и как с улицы доносится приглушённый смех рыбаков.
Александр взглянул в чашку, глядя, как по поверхности чёрного кофе медленно расходятся круги.
В голове у него вдруг заиграло «When the Music’s Over» The Doors. Весь этот момент – эта странная, гнетущая пауза, эти тени на лице Никоса, эти жандармы у входа – он звучал, как тот самый тревожный ритм Манзарека.
Евгения подняла взгляд на мужа. Она тоже слышала музыку. Но свою.
У неё в голове играл «Round Midnight» Телониуса Монка – не просто композиция, а ощущение пустого пространства между нотами, в котором прячется всё, что не сказано вслух.
Она скользнула пальцами по краю чашки и посмотрела на Никоса.
– Ник, что-то случилось?
Никос задержался у кухни, будто выбирая, говорить или нет.
– Только завтрак, – сказал он вместо ответа и скрылся за дверью.
Александр и Евгения молча переглянулись.
И в их головах продолжала звучать музыка.
Никос вернулся не сразу. Когда он всё-таки появился, в руках у него было две тарелки с его фирменной пастой – нежный лосось, креветки, свежий базилик, немного белого вина в соусе. Он молча поставил их перед Александром и Евгенией, затем сел напротив.
Казалось, будто невидимая кинокамера зависла в центре стола, её объектив медленно двигался, словно стрелка часов, фиксируя каждого по очереди.
Первый кадр: Никос.
Он потирал переносицу, словно пытаясь сосредоточиться. Взгляд его был потухшим, пальцы нервно постукивали по столу.
– Когда ты живёшь в одном месте слишком долго, оно начинает менять форму, – тихо сказал он.
Кадр второй: Александр.
Он лениво перемешал пасту вилкой, бросил на Никоса оценивающий взгляд.
– Всё меняется, Ник. Вопрос в том, когда именно.
Кадр третий: Евгения.
Она поднесла бокал воды к губам, но не сделала ни глотка.
– Когда ты понял, что оно меняется?
Никос.
Он выдохнул, провёл ладонью по седым волосам.
– Когда увидел его.
Пауза. Музыка больше не звучала даже в головах.
Никос.
– Человека без лица.
Евгения.
Она чуть заметно нахмурилась.
Никос поднял на неё глаза.
Никос:
– Он приезжает три ночи подряд. На мотоцикле. Чёрная куртка, тёмные перчатки. Я сначала думал, турист – мало ли. Смотрит. Молчит.
Никос:
– А потом он стал говорить.
Он потянулся за своей чашкой кофе, но не выпил, просто покрутил её в руках.
Никос:
– Что мои дети скоро умрут. Что я оплачу грехи, о которых уже забыл. Что меня ждёт утрата, которая разорвёт меня пополам.
Тишина.
Александр покачал головой.
– Как-то чересчур драматично для простого хулигана.
Никос усмехнулся, но в его смехе не было ни тени лёгкости.
– Он не похож на хулигана. Он похож на человека, который верит.
– Верит?
– Да, как религиозный фанатик.
Пауза.
Евгения посмотрела на Никоса пристально, изучающе.
