– В Москве? Конечно.
– Ты тогда сказал, что это самое безумное, что ты делал в жизни.
– Тогда мне было пятнадцать.
– И я на тебя страшно обиделась.
– Почему?
– Потому что я мечтала, чтобы мы сбежали с какого-нибудь урока, уехали автостопом в Питер и ночевали на вокзале.
– Жень, да ты, оказывается, всегда была немного безумной.
– Ну, у меня был пример перед глазами.
Мустанг свернул с главной дороги на узкую грунтовку, ведущую к старым мандариновым садам.
– О, нет, – хихикнула Евгения. – Ты опять за своё.
– Конечно.
Он затормозил у покосившегося забора, перегнулся через пассажирское сиденье и открыл дверь.
– Женщина, ваше дело – быть на шухере.
– Ага, мистер криминал.
Они легко перелезли через низкую ограду и очутились в тени деревьев, усыпанных тяжёлыми золотыми плодами.
Александр сорвал один, потер его в ладонях, вдохнул терпкий запах.
– Чистейшая свобода.
Евгения взяла другой, быстро очистила и в шутку метнула дольку в мужа. Он поймал её ртом и театрально зажмурился.
– Вкус детства.
– Детства, в котором тебя не учили, что воровать плохо.
– Воровать мандарины из старого сада – это не преступление, а акт возвращения к корням.
Она засмеялась, прищурившись от солнца.
– Помнишь, когда мы с тобой сбежали с университета, чтобы поехать на концерт Deep Purple?
– Как я могу это забыть? Это был твой триумфальный момент – ты прорвалась к сцене и размахивала своей курткой, пока тебя не оттащил охранник.
– Ну, мне нужно было, чтобы Ян Гиллан заметил меня!
– Ты тогда поклялась, что не выйдешь замуж за человека, который не понимает красоты «Child in Time».
– Вот видишь? Я держу слово.
Он снова рассмеялся.
Звуки природы смешивались с далёкими нотами, которые доносились из машины – сейчас играла «Take Five» Дэйва Брубека. Мерный ритм идеально совпадал с их шагами, когда они возвращались к мустангу, с полной пригоршней мандаринов в руках.
Сев в машину, Александр кинул один на панель, а Евгения – на заднее сиденье.
– Ты думаешь, когда-нибудь мы поумнеем?
– Сомневаюсь.
Они тронулись, и солнечные блики заплясали по капоту.
Когда они подъехали к бару Никоса, лёгкость сменилась напряжением.
У входа стояли три машины жандармерии.
Александр медленно припарковался, убавил громкость музыки. Евгения нахмурилась. Жаркое солнце било в лобовое стекло, когда Александр и Евгения вышли из машины. Воздух был плотным, с лёгким ароматом кофе и морской соли, но что-то в нём ощущалось не так, как обычно.
– Ну, – сказал он, глядя на людей в форме, – похоже, утреннего ракы сегодня не будет.
Жандармы выходили из бара, горячо обсуждая что-то между собой. Их лица были напряжёнными, голоса срывались на резкие нотки. Один из них, самый высокий, бросил быстрый взгляд на Александра и Евгению, прежде чем продолжить разговор с коллегой.
– Бу дели, – обрывочно долетело до них.
Они шагнули в сторону, давая жандармам пройти, и направились внутрь.
Бар Никоса был таким же, как всегда: небольшие круглые столики, стены, увешанные старыми фотографиями музыкантов и афишами джазовых концертов, тёплый запах кофе, вина и дерева. Но что-то было не так.
Музыка не играла.
Никос стоял за стойкой, крепко сжав руки. Он выглядел потерянным. Глаза, обычно лукавые и слегка уставшие от жизни, теперь были настороженными.
– Kalimera, – пробормотал он, но голос его не имел привычной жизнерадостности.
Александр, по привычке, решил разрядить обстановку:
– А что это у вас тут, кастинг на роль плохих парней? Или жандармерия решила наконец оценить твою кофейную магию?
