Утро пришло, как всегда, неожиданно.
Сначала были звуки: щебет птиц, ленивый шум волн, приглушённые голоса соседей, заворачивающих в булочную за свежими симитами. Где-то внизу, в переулках, уже раскладывали овощи на прилавках, и даже несмотря на закрытые окна, тонкий аромат чёрного кофе из заведения Никоса пробирался в спальню.
Потом были лучи. Лёгкие, золотистые, как кисти импрессиониста, они пробрались через жалюзи, оставляя на полу тонкие полосы света. Одна медленно подползла к кровати, осветив тёмную прядь Евгении, раскинувшейся на подушке.
Александр чувствовал утро затылком – там, где пульсировала отголоском виски и шампанского лёгкая, но неприятная боль. Он знал, что откроет глаза, увидит солнечные блики на потолке, услышит дыхание жены и поймёт, что ему всё равно хорошо.
– Ммм… – протянула Евгения, не открывая глаз.
– Доброе утро, – пробормотал он, голос всё ещё хриплый от сна.
– Оно слишком яркое, – её рука нащупала его грудь и лениво пробежалась пальцами по коже.
– А ты что хотела? Мы же в Турции.
Она приоткрыла один глаз.
– Я хотела проснуться медленно, без головной боли и с кофе в руках.
– Твои желания слишком амбициозны.
Она тихо рассмеялась.
– Ладно, я делаю кофе, ты – душ.
– Давай наоборот.
– Нет. Если ты уйдёшь первым, ты опять включишь свою музыку, и это будет слишком громко для моего нынешнего состояния.
Александр криво усмехнулся, но не возразил.
Евгения с трудом вылезла из-под тёплого покрывала, лениво натянула на себя шёлковый халат и, зевая, отправилась на кухню.
Александр остался лежать ещё минуту, прислушиваясь. Музыка. Где-то за окном кто-то включил радио. Протяжный саксофон лениво плыл в воздухе. «Summertime» в исполнении Дженис Джоплин.
– Ну здравствуй, символизм, – пробормотал он и, со стоном поднимаясь, направился в ванную.
Вода стекала по коже тёплыми, расслабляющими струями. Ему вспомнились джазовые стандарты, которые звучали в ночных клубах Нью-Йорка – пропитанные дымом, виски и чем-то неуловимо томным. Джаз всегда был о близости, о медленности, о моменте, который тянется бесконечно.
Когда дверь приоткрылась, и Евгения скользнула внутрь, он даже не удивился.
– Твоя очередь? – спросил он, убирая мокрые волосы назад.
– Нет, моя лень взяла верх над кофе, – призналась она, сбрасывая халат.
Вода шумела, пар поднимался к зеркалам, а их движения были в ритме музыки – неторопливые, чуть сонные, почти как «Blue Train» Колтрейна.
И если ночь была спором двух кинематографических вселенных, то утро оказалось чистым джазом.
– Согласись, завтракать дома – это скучно, – заявил Александр, застёгивая ремень безопасности в мустанге.
– Ты просто хочешь, чтобы Никос налил тебе утренний бокал ракы.
– Во-первых, он не наливает ракы по утрам.
– Но для тебя сделает исключение.
– Ну, возможно, – он усмехнулся и завёл двигатель.
Мустанг рыкнул, а затем загудел мягко и ритмично, словно вступление к «Moanin’" Арта Блейки. Они выехали на дорогу, и солнечный свет, отражаясь в пыльных лобовых стёклах, ослепил их на мгновение.
За окном Арпачбахшиш медленно просыпался: рыбаки вытаскивали сети, старики в кофейнях уже обсуждали новости, местные торговцы выносили подносы с пахлавой, пахнущей мёдом и орехами.
Евгения сидела, вытянув ноги, и с улыбкой наблюдала за пейзажем.
– А помнишь, как мы с тобой, совсем детьми, пробрались в заброшенный яблоневый сад?
