Вылетаю из ванной пулей, слышу щелчок закрывающегося замка. Как и ожидала, на тумбочке стоит поднос с завтраком. Каша, творог, булочки и свежие ягоды. На втором подносе кофе, чай и апельсиновый сок. Попытки выяснить пристрастия в еде таким способом бесят. Можно спросить, что я предпочитаю. Есть рот, язык и выученные с детства слова. Снова бросает в жар при воспоминании о том, что делал Дамир ртом и языком. Сжимаю ноги, борясь с влажным дискомфортом, и со злостью откусываю булку.
- Бутерброды я люблю! – кричу в потолок. – С колбасой и сыром!
А в ответ тишина…
Полдня ко мне никто не заходит. Заняться нечем, поэтому сижу на подоконнике и считаю падающие снежинки. Через две недели Новый год, и первый раз в жизни я встречу его без семьи. Мамин смех от запотевших папиных очков в момент вытаскивания утки из духовки. Больше никогда не услышу её голоса, папиного ворчания на радикулит, когда он подхватывает маму на руки. Они всегда любили друг друга. Всю жизнь. Ещё со школы, с третьего класса, как только он взял её за руку и повёл провожать домой.
Дверной замок отрывает от воспоминаний, и я жду, что войдёт Дамир. Разочарованно наблюдаю за здоровым детиной, похожим на встроенный шкаф. Он входит, пропускает в комнату пожилую женщину с подносом и закрывает собой проём.
- Позовите Дамира. Мне нужно с ним поговорить, - стараюсь говорить твёрдым голосом, не терпящим возражений, но шкаф остаётся невозмутим.
- Мне нужна одежда и свежий воздух! Я не могу всё время сидеть в замкнутом пространстве! – срываюсь на крик, пытаясь достучаться до крокодильих мозгов.
- Дамир Авазович уехал на неделю. Распоряжений по поводу вас не давал. Только еда и охрана.
Женщина молча ставит поднос и, опустив глаза, выходит, подгоняемая недовольным охранником. Щелчок закрываемого замка режет по барабанным перепонкам, словно решётка в тюремной камере.
Нежность? Возбуждение? Больная зависимость? Сейчас меня раздирает только злость! Наматываю круги по комнате, сбрасывая подушки и шипя в потолок. Как он мог? Сначала приласкать, возвысить до небес, напомнить Мира из детства, а затем указать на моё место?
Устав от беготни и выплевав всю злость на стены, понимаю, что нужно поесть. Война войной, а без сил не повоюешь. Он хочет послушную зверушку? Будет ему виляющая хвостиком собачка. Но стоит Дамиру расслабиться, стоит немного спустить поводок… Даже у маленькой собачки очень острые зубы.
Вся неделя проходит под лозунгом «День сурка». Меняется только поднос с едой, и каждую ночь исчезает халат, который приходится носить целый день. Разбитые плитки убрали, но серая дыра каждый раз напоминает о первом дне. Я много медитирую, погружаюсь в воспоминания о прошлом, живу ими, успокаиваясь и уравновешивая свою боль. Тоска гложет по родителям, по Полине, по брату и по Миру. Смешно. Чем больше нахожусь в одиночестве, тем чаще думаю о нём.
Кажется, в еду мне что-то подсыпают, или это защитная блокировка тела, но большую часть времени я сплю. Пустая серость без сновидений утягивает, как трясина, после каждого приёма пищи, и снова начинается пустой день. От светлых стен уже тошнит, и я подолгу провожу в ванной, сидя на крышке унитаза и пялясь в тёмно-серое пятно. Здесь я чувствую себя свободной и могу расправить мысли, не боясь, что их уловит камерный глазок.
С трудом подсчитываю, что сегодня шестой день, и провожу медленно текущее время в ожидании. Сегодня или завтра должен вернуться Дамир, и очень надеюсь, что мне смягчат заключение. От желания выйти на улицу, потрогать рукой рыхлый снег маниакально чешутся ступни. Никогда не думала, что буду так скучать по морозному воздуху. Попытки открыть окно не увенчались успехом. Отсутствие ручек и крепкие замки, как раз под стать моей камере.
