XX век Лины Прокофьевой - страница 34
«В Этталь жду тебя с большой радостью, и хотя совсем не намерен становиться поперёк твоих занятий, но о „двух неделях“ и слышать не хочу. Ведь всё-таки лето есть лето и каникулы всё-таки каникулы. В июле и августе Милан будет сковородкой и ни один урок не пойдёт в голову. Словом, как только твой маэстро тебя отпустит, садись в поезд и направляйся в Этталь. Подготовиться к дебюту – дело хорошее, но и набраться перед ним сил тоже не мешает. Здесь тихо и хорошо. Днём солнышко поджаривает, но не мучительно, как в Милане, а вечером и ночью всегда прохладно».
Прокофьев пишет, что слова Лины, будто она своим приездом нарушит гармонию в Христофорусе, он принимает не иначе как за кокетство. Она отлично знает, что это не так, и что все её встретят с распростёртыми объятиями.
Он рассказывает, что «Шут», кажется, идёт в Париже сейчас, но он туда не поедет и вообще собирается сидеть здесь до осени, а может быть и часть зимы.
Христофорус прямо прелесть и снят на год.
Однако трудности в отношениях с Линой продолжаются. Лина хочет большей определённости, она против двойной жизни, надо упорядочить отношения или расстаться. Она считает, что Сергей должен взять на себя ответственность за их отношения, но не требует от него насильно принять это решение, «зелёных яблок» не хочет, – это просто её точка зрения. В этих пререканиях проходит июль. Прокофьев не вполне готов соединить с ней свою жизнь окончательно. Лине кажется, что в таком случае лучше оставить друг друга навсегда, Прокофьев убеждает её не следовать советам Ольги Владиславовны, нормам, принятым в обществе, обязательным для всех. Он не уходит от проблемы, он пишет длинные, серьёзные, прочувствованные письма, но пройдёт ещё почти весь год, пока в декабре он напишет Лине:
17 декабря 1922 года
«Я тебя очень люблю и не хочу никого другого».
А пока идёт обычное разбирательство, взаимные упрёки, доводы и контрдоводы. Извечная ситуация мужчины, наслаждающегося свободой, в нашем случае ещё и великого, и любящей женщины, видящей своё единственное счастье и предназначение в том, чтобы соединить с ним свою жизнь. Прокофьев ещё не созрел для женитьбы, и это не было связано именно с Линой, – что следует из приводимых далее писем. Ну а Лина, при её испанском происхождении и полученном сызмальства воспитании, страдала от свободных отношений, не только и не столько задетая в самолюбии, сколько привыкшая считать их недозволенными. В переписке, в «Дневнике», однако, просто поражает степень духовной открытости и честности, свойственной обоим. Отсутствие хитрости или притворства стало залогом спасения отношений, иногда и болезненных для того и другого.
Этталь. 9 июля 1922 года:
«(…) Ах, Пташка, Пташка! Два года ты живёшь самостоятельной жизнью, занимаешься философией, сделалась почти свободной артисткой, и в результате на десяти страницах повторяешь то, что мама приказала из Нью-Йорка. Ты меня любишь за то, что я человек не такой, как все, за то, что я лишён обыкновенности, и в то же время меряешь обыкновенным аршином.
(…) Ты пишешь, что тебе горько постоянно прятать самое дорогое. Конечно, у каждого на это своя точка зрения. Одни предпочитают выставлять дорогое перед всеми, другие любят прятать от посторонних глаз. Но не думай, что я не понимаю, насколько тебе неудобны и иногда тяжелы наши нелегальные отношения. Хотя несомненно ты это преувеличиваешь (…). Ни одной знаменитой артистке такие вещи не поставлены в упрёк. Правда, ты ещё не Мэри Гарден, но будем надеяться, что уже немножко на пути к свету рампы. Года два назад я бы в глаза рассмеялся тому, кто сказал мне, что я когда-нибудь женюсь: настолько я твёрдо решил, что никогда этого не случится. Теперь я, кажется, несколько изменился, но всё же ещё не готов. Ты умно рассуждаешь, говоря, что не хочешь „зелёных яблок“, и мне кажется, на этом надо пока сделать резюме наших разговоров.
Похожие книги
