Я не препод, я Учитель! - страница 8

Так Ивана, мужа бабушки Анны забрали с собой белые. Там он и провоевал несколько месяцев, дойдя до Сибири. Улучив момент, сбежал и вполне добровольно перешел на сторону красных. Тем не менее, вернуться домой не решился. Боялся, что донесут о службе у белых и расстреляют. Зыбкую связь с ним поддерживали через дальнего родственника Векшина Степана. От него же мы узнали, что после окончания гражданской войны Иван поселился в Свердловске, завел новую семью и вскоре дорос до директора камвольного комбината. Во время Отечественной Войны был командиром дивизии, в 1944 погиб на фронте. Самое удивительное, что бабушка Анна не осуждала Ивана. Более того – тянула суровую лямку, воспитывая троих детей, да еще и помогала престарелым родителям сбежавшего мужа. Забрав их к себе, кормила, лечила до последних дней. Никогда при этом не жаловалась, прожив долгую жизнь и умерев в 102 года. Бабушка Анна была несловоохотливой, многие тайны хранила в себе. Умела заговаривать нарывы и раны, успокаивать головную и зубную боль. Даже в самые атеистические времена продолжала молиться – незаметно и не напоказ.

В одну из вёсен по краю пошла гулять жутковатая эпидемия менингита. Смертность была высокая – особенно среди детей. Нас с Ниной болезнь обошла стороной, а братик Толя заболел. Плакал, задыхался, пылал от жара. Бабушка сходила в соседнюю деревню, привела колдунью – башкирку Катифу. В растопленной баньке Катифа провела загадочный обряд. Бормотала непонятные заклинания, заваривала в кипятке змеиную кожу, окуривала Анатолия. Мы при этом, понятно, не присутствовали, лишь изредка заглядывали в крохотное банное оконце. Когда все завершилось, бабушка расплатилась с колдуньей молоком и картошкой. А буквально на следующий день Анатолий пошел на поправку.

Грустно, но правда: как и в других волостях, в нашем районе так же проводили свое раскулачивание. Начали с того, что арестовали всех более или менее зажиточных. Двор большой, скотины много – значит, кулак. Первыми под раздачу попало семейство Хариных. Их в деревне не особенно жалели. Были они и впрямь богатые да прижимистые, нанимали работников на поля, платили сущие грошики, никому не помогали. Но после – пошло-поехало: план есть, значит, и кулаков следовало найти. Раскулачили Родиона, родного брата деда Семена по маминой линии. А человек отслужил 4 года в армии, с началом русско-японской войны был мобилизован, участвовал в боях, был ранен, больше года маялся по лазаретам и, наконец, вернулся. Семья была большая, работать умели, завели мельницу, жили неголодно – помогали родне и нам в том числе. Но если есть мельница, стало быть – враг. Несмотря на награды и боевое прошлое, Родиона арестовали. Он отработал на холодном севере, выжил и вернулся. Но в 1936 году его снова забрали. За что – никто понятия не имел. Увезли, ничего никому не объясняя. Ни писем, ни вестей так от него не дождались, пропал человек. По слухам, умер где-то в колымских лагерях. И только спустя много лет выплыла правда. Жена Родиона как-то по пустякам поругалась с женой Плотникова. Обидевшись за жену, Плотников сочинил донос. Все у него получилось, машина репрессий работала тупо и исправно. И это ведь брали на вооружение многие! Не самая достойная часть общества – как среди крестьянства, так и среди городского населения быстро смекнула, как можно манипулировать клыкастым аппаратом государственных церберов. Всего-то и нужно было написать одно-единственное письмишко куда следует. Анонимно, ничем не рискуя. По сути дела, могучему госаппарату любой полуграмотный завистник мог дать команду «фас», и неугодные ему люди немедленно исчезали. Без кропотливого расследования, без каких-либо адекватных проверок.