Дед Михаил узнал воина, что спас обоз на лесной дороге, а потому еще раз попытался сказать спасибо:
- Благодарствуй, боярин, за спасение. Коли не ты, я и внучка моя уж и не дышали бы.
Парень снова кивнул без слов, только взглянул черно. Дед Михаил слегка сжался: бывает же такой взгляд! Вроде спокойный, но уж дюже муторный. Равнодушный. Будто в глаза Моране* смотришь. Еще и шрам от правой брови по виску вверх – страшный. Оттого кажется, что боярин и не человек вовсе, а демон в обличии: так бровь изгибается бесовски.
- Садись, Андрюш, выпей с нами, – в голосе старого воеводы прозвучало тепла больше, чем Михаил Афанасьевич ожидал.
- Выпью, спасибо, – молвил статный боярин.
Дед Михаил долго разглядывал гостя, тот же, будто не примечал любопытного взгляда пришлого, пил пиво и угощался, чем Бог послал. Сидел прямо, согласно своему званию, и, не смотря на молодой возраст – чуть за двадцать – держался за столом на равных с двумя пожилыми людьми.
- Ты утресь к себе? В Савиново? – воевода подлил пива Шумскому.
- Вечером, дядька Фрол. Хочу на торг попасть, – и все так спокойно сказал, не глядя.
- Добро, – ответил воевода.
Тем временем, Шумской закончил закусывать, поднялся, и попрощался, будто выполнил урок или тяжкую повинность.
Чудной боярин вышел, а дед Михаил напал с вопросами на старого дружка, даром, что устал и в сон его клонило:
- Эва. Кто таков? По лику из южных сарматов*? Шумской?
Воевода в ответ кряхотнул, сложил руки на животе, и рассказал:
- Михайла, ты к Андрюхе особо не лезь. Не любит. Его все Гарм* зовут. Но парень преданный, надежный, а воин такой, что и сравнить-то не с кем. Он с моим внуком Демьянкой дружен. Андрюхин надел в Савиново аккурат с Берестово соседствует. Там сынок мой старшенький управляет. Шумской-то, когда я свою сотню поднимаю – всегда с нами. Вроде и сам по себе, а вроде и нашему князю подмога. Шумской – выблядок*. Отец его прижил с одной сарматкой. Она в племени у себя не последней была, а вот ляхи* возьми, да напади на них. Похолопили*. А девка сбежала! Борзая и смелая была. Пробиралась лесом, так там ее старший Шумской и встретил. Дюже любил, домой к себе взял, да недолго радовался. Сарматка сына родила ему, растила годков до семи, а потом скончалась в один день. Все говорят – боярыня Шумская отравила, но это токмо слухи. Андрюху отец признал, воспитал, военной науке обучил. А годков с шестнадцати Андрей сам себе голова. Отец землю дал и отправил в глухую деревню. Андрюха сам дорогу прогрыз, прорубил. Брал свою полусотню и в набеги. Грабил да резал. Правда только ляхов*. И ладно бы от жадности, он ить со злости. Видно, за мамку мстил. Тем вот и укрепил дом свой, и богатства стяжал. А все одно волком на всех смотрит. Это характер такой сарматский. Но хороший парень. Вот те крест!
- Так я же не спорю, Фролушка, что хороший он, но уж слишком грозен, – дед Михаил замолчал ненадолго, а потом обратился с вопросом важным и насущным к другу своему старому. – Фрол, скажи-ка, а в Берестово твой старший сын заправляет? Там хоромы-то его?
- Там. И полусотня уж своя, и хоромины, и семейство. У него сыновья-двойники и дочка. Жена – Ксюша – с головой на плечах. Справно живут. Не подвел меня старшой мой Акимка, будет с него толк. – отцовская гордость украсила грубоватое лицо воеводы. – А ты так спрашиваешь или с умыслом?
- С умыслом. А велика ли его деревенька?
