– Ну, да. Так, я каждый день домой возвращалась…
– Лихо!
– А ты прикинь: кроме зарплаты, мне еще две машины дров на год давали!
За разговором мы даже не заметили, как наши лица стали мокрыми от слез…
– Но это не все. Там я узнала, каким насмешкам подвергался мой Сашка. На лесоповале много злых людей. С зоны их туда определяют… – Смеялись они над ним, над его уродством. Неполноценный, мол, мужик. И детей у него нет… Чтоб им лопнуть! – Она вытирает слезы. – А Сашке обидно. Он на войне здоровье оставил, а они на зоне отдыхали. И защититься ему нечем. Слаб с одной-то рукой. Вот и озверел. Всех в одно место в отместку посылал… Как за ширму, за матерные слова прятался. И на меня руку поднимал…
Своим вопросом о лесоповале я растревожили прошлое, и слова Маши были подобны сухим и жарким выстрелам.
– Вот там меня матершинничать и научили. Еще пробовали руки распускать! Как я должна была защищаться?! Только посмейте, – сказала, – УБЬЮ!
– Все позади. Все в прошлом, – шепчу я и глажу ее волосы, вытираю слезы. – Давай спустимся к реке? Там полегчает…
Она соглашается, быстро меняет рабочую одежду на ситцевый сарафан, делающий ее удивительно нежной и моложавой.
Мы идем дворами.
– Вот мой участок – здесь и здесь, – показывает она. – Вечером после десяти делаю обход. Но мести – ни-ни! – люди отдыхают. Можно запылить их одежду, или потревожить тех, кто уже спит. Для этого в четыре утра встаю. Освобождаю мусоросборник, урны, скашиваю траву, поливаю газоны, вывожу на тачке все, что горит, и сжигаю в поле… Для работы, слышь – ни хрена не дают! Веники и метлы сама в лесу заготавливаю.
В хозяйстве идеальный порядок, и я говорю ей об этом. Маша довольна.
А им, – и ее рука взлетает в направлении окон, – ведро с мусором во двор вынести трудно. Вышли за дверь квартиры и – бац! В подъезд или у крыльца. Ну, впрямь, как свиньи… – «А тебе, – переходит она на бас, копируя чужой голос, – хрен ли, что делать? Уберешь!»
Так как прикажешь мне от них отбиваться?
Мы сидим на берегу реки, и Маша доверчиво, как бывало когда-то, изливает душу.
Прошлое горько, а настоящее – тошно. Каждый месяц у меня гости – племянники. Привезут кусок колбасы, аль сыру и цену называют! Отдаю им деньги, и этой же колбасой – их кормлю, потому что мне не надо. Опять же: – дай денег, хотя бы двести пятьдесят рублей? На покупку люстры им не хватает…
Мария снова взвинтила себя, но взглянув на меня – удержалась от бранного слова.
А где мне взять эти деньги? У меня ни рубля на книжке, потому что гостей надо не только кормить, но и обратный билет им купить…
Женщина чувствует, что я поняла ее обиды, одиночество, неустроенность, и растерянно улыбается.
– Чего молчишь?
А я обнимаю ее за плечи и думаю о ней – о Маше, в жизни которой было так мало светлых дней. Которой все время приходится бороться с обстоятельствами, порождаемыми несовершенством человеческих отношений и бытия. Но при всей внешней грубости манер ее сердце не остыло к людям. Нет. Просто она нашла свой способ защиты от их слабостей и пороков.
Москва, 1988 г.
