Настал черед испытаний. Увидев особенно наглый куст крапивы, что уже почти перелез через забор к соседям, Богдан решил опробовать свой Громобой-Каратель в деле. Он принял воинственную стойку (подсмотренную на лубке «Бой Добрыни с семиглавым попугаем»), замахнулся… и с глухим «хрясь» (это, кажется, треснуло древко) обрушил «меч» на зеленую супостатку. Крапива, презрительно качнувшись, лишь слегка примялась, словно от дуновения ветерка, и осталась стоять, как ни в чем не бывало, всем своим видом демонстрируя полное пренебрежение к героическим усилиям Богдана.
На мгновение лицо героя омрачилось. Но лишь на мгновение. Он тут же нашел единственно верное, с его точки зрения, объяснение этому фиаско.
«Ага! Хитер ты, Каратель мой!» – с понимающей усмешкой сказал он, погрозив пальцем ржавой косе. «Вижу, вижу! Силы свои бережешь для врагов истинных, для супостатов окаянных, а не для травы сей ничтожной! Мудро, мудро! Негоже богатырскому мечу на сорняки размениваться! Пусть себе растет, нечисть зеленопузая, до поры до времени!»
И, удовлетворенный этим глубокомысленным выводом, Богдан прицепил «меч» к поясу (сделанному из старой вожжи), где тот немедленно запутался в полах его хламиды, грозя ежеминутно подсечь своего владельца. Но разве такие мелочи могли остановить истинного героя, идущего спасать Русь? Разумеется, нет. Ведь впереди его ждал еще поиск верного коня. А это, как подсказывал ему внутренний голос (или просто урчание в желудке), обещало быть предприятием не менее захватывающим.
Часть 3: Непокорная Бурушка-Косматка.
Доспехи сияли (в основном ржавчиной), меч-Громобой грозно (и весьма неудобно) болтался у пояса, но какой же богатырь без верного коня? Образ Ильи Муромца, пешком идущего на Соловья-Разбойника, никак не вязался с богдановым представлением о героическом эпосе. Его взгляд, полный ратных дум и слегка затуманенный длительным отсутствием горячей пищи, обшарил окрестности. Увы, в его собственном хозяйстве, как уже упоминалось, из четвероногих (или двуногих, способных нести седока) имелась лишь вышеупомянутая Пеструха, курица с явно негероической одышкой, да старая кошка Мурка, которая на предложение «послужить делу спасения Руси верхом» ответила бы, скорее всего, презрительным фырканьем и глубокой царапиной.
Но тут, о чудо из чудес (или просто очередное проявление избирательного внимания), взгляд Богдана упал на соседский огород. А точнее, на то, что паслось у забора, с аппетитом обгладывая репейник, – старую, облезлую, с выпирающими ребрами и философически-печальным выражением водянистых глаз клячу соседа Михея. Звали ее, кажется, Лыской, или Заплаткой, или как-то еще столь же прозаично, но Богдан, в мгновение ока преобразив убогую реальность силой своего воображения, узрел в ней совершенно иное.
«Се она!» – прошептал он, и в глазах его зажегся тот самый огонь, который так пугал односельчан и радовал кошку Мурку (ибо обычно предшествовал нежданному угощению или хотя бы падению чего-нибудь съедобного со стола). «Бурушка-Косматка, Вестница Грядущих Побед! Гляди, Филя, ой, то есть, Мурка, какова стать! Какая мощь в каждом сухожилии! Какая мудрость во взоре ее пронзительном!» Лыска в этот момент оторвалась от репейника и так звучно икнула, что Богдан немедленно истолковал как «тайный знак согласия».
Недолго думая (ибо думать – не всегда самый продуктивный процесс для героя, уже принявшего решение), Богдан, поправив на себе дырявый чугунок-шелом и придерживая отваливающуюся броню-самовар, перелез через низенький заборчик, отделявший его владения от михеевых. Лыска, оторвавшись от трапезы, проводила его недоуменным взглядом, явно не ожидая столь бесцеремонного вторжения в ее личное пространство для медитаций и пережевывания.
