«Приветствую тебя, о конь богатырский!» – патетически возгласил Богдан, подходя к кляче и пытаясь погладить ее по свалявшейся гриве. Лыска в ответ мотнула головой, одарив его таким тяжелым вздохом, будто он был последней каплей в чаше ее лошадиных страданий, и попыталась откусить кусок от его хламиды, приняв ее, видимо, за особо аппетитный вид мха.
Богдан, проигнорировав эту фамильярность («игрив нрав твой, вижу!»), решил перейти непосредственно к делу. Обойдя «скакуна» и примерившись, он, с кряхтением и сопением, попытался взобраться на ее костлявую спину. Это оказалось задачей посложнее, чем расшифровка древних рун или сражение с воображаемым Змеем. Бурушка-Косматка, до этого момента пребывавшая в состоянии созерцательной апатии, вдруг ожила. Она взбрыкнула задними ногами (довольно вяло, но для неподготовленного Богдана этого хватило), заржала скрипучим, простуженным голосом и попыталась укусить своего несостоявшегося седока за наиболее выступающую часть – ту, что была прикрыта дедовской шашкой, небрежно переименованной в Громобой.
В следующий миг Богдан, издав негероический вскрик, кубарем полетел на землю, угодив аккурат в кучу того самого удобрения, которым сосед Михей щедро одаривал свой огород. Чугунок-шелом слетел с головы и с глухим стуком покатился под куст смородины, а броня-самовар больно ударила по ребрам. Громобой-коса, к счастью, остался при нем, воткнувшись древком в мягкую землю рядом с его поверженным телом.
Лыска, удовлетворенно фыркнув, вернулась к прерванной трапезе, лишь изредка косясь на барахтающегося в навозе Богдана, словно говоря: «И не таких героев ссаживали, неча на чужой репейник рот разевать».
Поднявшись на ноги, отряхиваясь и распространяя вокруг себя весьма специфический, отнюдь не героический аромат, Богдан, однако, ничуть не пал духом. Напротив, в глазах его снова засиял свет несокрушимой веры в собственную миссию и правильность всех знаков.
«Ага!» – многозначительно произнес он, обращаясь к пыльному чугунку, выглядывавшему из-под куста. «Вижу, вижу! Конь богатырский истинный характер норовистый имеет! Сперва покориться не желает, силу духа моего молодецкого проверяет! Хочет узреть, достоин ли я восседать на его хребте могучем, да вести его в битвы славные! Ничего, ничего, Бурушка-Косматка! Мы с тобой еще найдем общий язык! Ведь не зря же ты мне знаком тайным ответствовала!»
С этими словами он решительно направился к чугунку, явно намереваясь предпринять вторую, а то и третью попытку овладения строптивым транспортным средством. Сосед Михей, выглянувший в этот момент из окна своей избы и узревший сию картину, только покрутил пальцем у виска и перекрестился. Видать, решил, что его Лыска совсем с ума сошла, раз такие странные развлечения себе находит. А может, и не Лыска вовсе…
Часть 4: Притча о духе и мишуре (рассказанная для самовнушения).
После второй и третьей неудачных попыток оседлать Бурушку-Косматку, каждая из которых заканчивалась очередным конфузом и тесным знакомством с различными органическими удобрениями, Богдан, тяжело дыша и распространяя вокруг себя ауру, способную отпугнуть даже самую назойливую муху, решил сделать тактическую передышку. Спина его ломило, самовар-броня сполз набок, а чугунок-шелом, возвращенный из-под смородинового куста, покрылся свежими царапинами, которые Богдан тут же нарек «знаками яростной, хоть и невидимой, битвы с духом непокорности коня».
