Анастасия. Я и не рисую.
Петр Игоревич. Почему? Из-за денег? На краски у вас совсем нет?
Анастасия. На них мы наскребли, но желание их куда-то наносить чего-то выветрилось.
Гурышев. У нее творческий кризис.
Петр Игоревич. Сочувствую.
Гурышев. Ей очень плохо, а ее к тому же из дома гонят!
Лыбова. В новой обстановке ее кризис, возможно, преодолеется.
Петр Игоревич. Возможно.
Лыбова. Гоген на Таити переехал.
Петр Игоревич. Великим стал.
Гурышев. А мы с женой к Мехзаводу переедем и его величие перешибем?
Лыбова. А зачем к Мехзаводу?
Гурышев. Жилье там, по-моему, самое дешевое. На наше место с картинами ездить, ох, не близко нам будет…
Лыбова. У нас оставляйте. Непроданные приносите и на следующий день забирайте. Снова пытайтесь продать. (Петру Игоревичу) Ты не возражаешь?
Петр Игоревич. Свое добро целиком они все равно отсюда не вывезут. Эту комнату, ладно, под хранилище ваших ценностей я вам предоставляю. Жить в ней вам нельзя, а вещи храните. Краской, конечно, воняет – не продохнуть… но ничего, я потерплю.
Гурышев. (Анастасии) Вонищу он потерпит, а нас с тобой моему батюшке, видишь, не вытерпеть. Спускает нас папочка. Пэрикулум ин мора! Опасность в промедлении!
Петр Игоревич. У меня загорелись глаза. Встреченная мною женщина стремлением пожить их зажгла. Ни на кого не озираясь, пожить. Не выслушивая упреков и на улаживание споров не растрачиваясь. С вами я по вашим правилам жил.
Гурышев. Объяви, в чем твои, и мы поглядим, чем они для нас…
Петр Игоревич. Я и она. Тут будут жить только я и она. Для возведения нашего чертога свобода от вас условие для меня очевидное. Разумно взгляните и поймете.
Гурышев. Со спокойной убедительностью говорить он пытается.
Анастасия. Успокоился.
Гурышев. Для меня вопрос, чего он вообще психовал. По съемным квартирам не тебе, папочка, с ребенком мотаться. Когда ты решил нас выгнать, умиротворение на тебя должно было сойти, и тебе бы к нам в комнату улыбчивым, благодатным, уже ощущающим, как же изумительно вы без нас заживете. Исход за порог раздражителей, непрекращающаяся радость тихой жизни вдвоем, внучке на новом месте неуютно – бог с ней, нас за неуплату откуда-нибудь выселили – бог поможет, в крайних обстоятельствах попросим нас впустить – скажешь, что свое слово ты сказал. Об изгнании нас восвояси Катьке ты сам скажешь?
Петр Игоревич. Как ей втолковать, я…
Гурышев. Жалостливую линию поведения избери. Скажи ей, что ты старенький, но женщину еще хочешь, и какая подвернулась, перед той расстилаться обязан. Я же, Катенька, старенький, с женщиной, что гораздо моложе, мне остается не хозяином, а покорным рабом… ни в коем случае не говори, что выгнать нас не она потребовала. Если ее бесчувственной гадиной выставишь, внучки, может быть, не лишишься.
Лыбова. Сливай на меня.
Петр Игоревич. Да я ему… он…
Лыбова. Он грязно себя ведет.
Гурышев. Не я, а он! Внучку кто из квартиры вышвыривает – не он? Кому ее чувства абсолютно по боку, нам с женой? Во дворе у нее друзья, но эту дружбу придется забыть, сказать вам, кто за ее слезы в ответе? Чудесная чистая девочка, жалко ее…
Анастасия. Девочка она обычная.
Гурышев. Она майку ему стирала! Много ты знаешь внучек, своих дедов обстирывающих?
Анастасия. Она всего однажды что-то ему постирала. И майку испортила.
Лыбова. Желтые пятна?
Анастасия. Как после мочи.
Лыбова. Воронежская вода, если не фильтровать, всегда такие пятна делает.
