Мясо, к сожалению, уже на второй день
перестали приносить. Теперь девица давала ему только какие-то клубни, причем
чаще сырыми, да траву. Еще бы он траву не ел, как какой-то селянин! Пару раз
была запеченная в глине рыба, некрупная и костлявая, которую прямо твердым
слитком бросала в его сторону эта чумазая человечка, оставляя самому
выковыривать. Но Рикардо был и тому рад.
Однако не рад был отношению этой рабыни
к нему, графскому сыну.
Никакого почтения!
Понятно, что сейчас он тоже пленник, но
мужчина же! А она, глупая, мало того что постоянно соблазняет своим открытым
везде телом, так еще никак не оставит попыток навязать ему женскую работу!
На второй же день принесла с
голиновскими детенышами целые охапки каких-то камышей и вывалила рядом с
палаткой. И как только додумалась до того, чтобы пытаться уговорить его плести
из жестких длинных стеблей подстилку!
Он, конечно, внимательно смотрел
на то, как она наклоняется к нему ближе, пихая шуршащие стебли чуть не под нос.
Где еще столько открытого девичьего тела увидишь? Смотрел даже, как разрывает
стебли своими тонкими пальцами на волокна. Внимал, как уговаривает его рычащими
нотками повторить те действия. А эти ее резкие жесты, когда она поняла, что он
не будет заниматься подобными глупостями. Он даже оценил, как выразительно она
ругалась – вот точно ругалась на голиновском рычащем наречии, какое живое лицо
у нее было в тот момент!
Даже от ухмылки не удержался.
Но только до тех пор, пока не сообразил,
что сидящие вокруг темно-зеленые, практически обнаженные детеныши, у которых
лишь немного срам прикрывался кусками шкур, смеялись скорее всего над ним.
Какими же словами обругала его, графского сына, дикая замарашка, которая
самолично каждое утро размазывает грязь на своем лице и теле?
Ни одной из циновок, сплетенных в тот
день перед его взором руками других, ему не досталось, хотя под не приходящим в
себя Агилямом дикарка травяную подстилку зачем-то сменила. Ну и ладно, не
сильно-то надо – Рикардо подгреб под себя немного сухих стволов, чтобы не так
жестко было спать на голой земле, и хватит.
Пыталась она еще заставить его
нанизывать на прутья или чистить рыбу, которую таскали ей в грубо сплетенных
корзинах дети. Он, может, даже согласился бы помочь, если бы ему дали
нормальный нож, но ему предложили выполнять столь грязную работу пластинами
каменных ножей. А голиновские детеныши так вообще драли рыбу своими когтями,
лишь чешуя в разные стороны летела.
Или подсовывали ему какие-то
корешки, объясняя жестами, что он должен их растолочь, пользуясь лишь камнями,
что совсем уж дикарский способ. Так что он опять отказывался, чем вызывал
очередное недовольство приставленной к нему рабыни.
С ней вообще не складывались отношения.
Хотя какие отношения могут быть у него, одаренного человека знатного
происхождения, временно попавшего в неприятности, с грязной, полуголой рабыней
дикарей? Разве только те, что для утоления плоти и то, если он не побрезгует,
но она огрызалась, гыркала что-то злобное в ответ даже на его откровенные
взгляды. Еще раз погладить дикарку, оказав внимание, после того ее удара не
пытался: ведь в таком случае положено отвечать аналогично, но он не поднимет
руку на женщину!
Чем она, видимо, и пользовалась, то и
дело насмехаясь над ним. Жаль, что грубый язык этих образин ему неизвестен, но
чтобы она не сказала в его адрес, все вызывало смех уродливых детенышей,
которые всегда крутились рядом с ней. Она даже имя его исковеркала!
