– Нет. Для начала… Не вы мне крест, а… не вы мне его повесили, и не вы… а, не вы его будете снимать. – В Колиных глазах мерцала гордость первых христиан.
– Не нужен он мне. – Охранник растерянно листал журнал. Он даже зарделся. – Сейчас позвоню и уточню про вас. Не ругайтесь.
– Коля – мученик за веру, получается, – сказал я охраннику, который, услышав это, нахмурился и, кажется, испугался.
Я почувствовал, как меня дёргают за капюшон балахона. Обернулся. Своими выползшими почти на переносицу глазами на меня смотрела Анечка. Под ярким светом большой коридорной лампы, находясь совсем близко, я заметил пятнышки, высыпавшие у неё на лбу, носу и остром, как перевёрнутое яйцо, подбородке. Значит, весна окончательно победила зиму. Скоро потянет смотреть на речку-вонючку и опять не получится бегать по утрам.
– У тебя шнурки, – сказала Анечка.
Шнуруя кроссовки, я спросил у неё:
– Как тебе та брошь с российским гербом? Носила бы такую?
Отвечая, Анечка дышала тихонько, как в засаде:
– Дорого. Оно стоит трёху. Три миллиона. И куда его носить? На завод? Нельзя. А больше некуда. Деревянные бусы хочется, как у девочки-менеджера с пятого этажа, – красиво. В очках-велосипедах. Худенькая такая – Саша, знаешь?
– Да не знаю я там никого. Слушай, три миллиона, – изумился я, – шесть лет трудовой жизни. У меня вот только крестик был в детстве. Я ковырялся им в зубах и сломал.
Взгляд охранника прилип к Анечкиной груди. Мы прошли друг за другом рамку.
– А хочешь, – сказал Анечка, – ко дню рождения мы подарим тебе золотой крест с сигаретную пачку? Смотрится весьма.
Она преподнесла это так серьёзно, что мне пришлось настойчиво возразить:
– Лучше деньги.
На улице мы не расстались, а вместе пошли через парк им. Ленина, откуда Ленина давно убрали. Карусели не работали. За время ковидного простоя они заржавели и вызывали теперь тревожные чувства. (Замеревшее колесо обозрения – дурное предзнаменование, как оказалось.)
– Я домой пешком. Нужно форму поддерживать, а то разожрусь, как Гриша Мельник. Видела, как забавно он сегодня подмигивал пупком из-под майки?
– Я с тобой, – объявила Анечка, – и не плюйся. Бесит.
Я наступил на крошечное озерцо слюны ботинком и подумал, что придётся делиться вином, а это совершенно невыгодно.
На деревянном мостике я уступил Анечке право первого глотка, протянув бутылку красного вина.
– Ты что?! Я не пью.
– А по праздникам?
– На Новый год с подружкой выпивала, – припомнила Анечка. – Мы бутылку шампанского почти допили. И ещё одна есть. Закупоренная.
– Так-так, а в спортзал ты ходишь?
– Нет. Скучно. Я дома с тяжестью собственного тела занимаюсь в режиме фитнеса. В школьные годы акробатикой болела. С утра до вечера пахала, но мимо всё. Задатки есть, сказали, а рекордов не будет. Тем более Кострома…
Я подумал о тяжести Анечкиного тела.
Последний контакт с девушкой был у меня как раз на Новый год, но контакт был не стабильный и, несмотря на слабое напряжение, быстро выбило пробки.
– У меня всего одна подружка, но зато классная. Она приезжала из Костромы на Новый год. Привезла очень крутую настолку. Любишь настолки?
Я признался, что у меня каждый вечер настолка: вино и батон.
– А девушка у тебя есть?
– Жена, – сказал я. – Ве-ре-ра-ра.
– Как-как?
– Вера.
Мы остановились посмотреть на барахтающихся в реке уток с крошечными утятами. Видимо, отважившись, Анечка все-таки попросила вина. Сделав глоток, она придушила пальцем на подбородке сбежавшую капельку и тяжело, будто сырую землю, проглотила российское мерло.
