– Ты понимаешь, что он шантажирует тебя работой?
– Все начальники так делают. Поголовно!
Наступили те полчаса, когда почти стемнело, а фонари ещё не зажглись. Я видел только фигуру: обтянутые джинсами ноги, прямая осанка, бутылка в руках с длинными пальцами. Из темноты фигура рассказывала, что Мельник иногда моется у неё и порой кричит из ванной: «Ань, где у тебя мыло?»
Анечка советует гель для тела.
«Хочу быть гелем для тела», – думал я, пока, уперев руки в бёдра, Анечка пародировала Мельника:
– «От меня же бабой будет нести. Как мне тогда домой грести? За подробности прости».
Анечке смешно. Вот в чём сила вина, если вам ещё непонятно.
Потом, будто в унисон моим мыслям, Анечка призналась, что хочет уехать отсюда подальше и зря она купила квартиру.
– В Пэтэрбург?
– Нет. Что там? Холодно. В Алупку хочу.
«Надо меньше пить, чтобы накопить», – подумал я и произнёс… Конечно, произнёс:
– А мне Мельник только дешёвые изделия даёт. Зарабатывать совсем не получается.
Также, легко и на вздохе, Анечка ответила:
– Давай попрошу? Пусть понемногу и тебе что-нибудь стоящее подсовывает. Про тебя говорят, будто ты рукожопый, но это не так. У тебя уже прилично получается.
Я недавно подсматривала, как ты ловко сантиметровый «маркиз» глухой закрепкой ставил.
– «Маркиз» – это вид огранки? – Я в самом деле не мог всё это запомнить.
– Точно. А сантиметровый – это почти полтора карата. Я попрошу, – повторила Анечка.
Я должен был ощутить что-то вроде пальца Мельника в своей промежности. Но нет. Там было скучно и темно.
Анечка тем временем опустила пустую бутылку в урну:
– Если хочется, – сказала, – можем ко мне. Шампанское прошлогоднее допивать.
Дома у неё был порядок, свойственный людям, живущим без мечты. Всё свободное время уходит на уборку: подмыть, подмести, подчистить. Здесь можно было снимать дешёвые телевизионные сериалы. Интерьер их комнат мгновенно сообщает зрителю, что никто здесь не живёт. И даже в перерывах актёр не присаживается на стул или диван выкурить сигаретку. Павильоны для плохих сюжетов.
Я рассмотрел меченную Мельником территорию: узкую прихожую, спальню с белым ковриком у кровати, в разводах извести душевую. В квартире было сумеречно из-за неправильного освещения и пахло хлоркой.
Анечка накормила разогретыми пельменями. Предсказуемо призналась, что готовить не любит и не умеет. Я сидел с той стороны стола, с которой хозяйка никогда не садится. Там не было крошек и липких капелек застывшего варенья.
Выпив чашку выдохшегося игристого, Анечка ослабела, придвинулась ко мне, таща за собой табуретку, как деревянную ногу.
– Ну что? Нормально? Нормально тебе? – стала повторять она. – Хорошо? – Это она так заигрывала.
Я прозвонил свои отдельные органы – всё отозвалось.
Сонно подняв руку, я потрогал мешочки под её глазами. Успокоился мыслью, что любой контакт – это позитивно. Обратное – деградация.
– Давай… потихоньку, – сказала Анечка. – Постепенно только надо, и не спеши. Чего хмурый? Ну, вперёд.
Я почти не слушал, припоминая, как щенок, которому я швырнул огромный кусок свинины осенью, проглотил его полностью, а спустя секунду целым и невредимым исторгнул его на пыльный асфальт. Чепуха какая-то.
С первого же поцелуя я пропах женским. Анечка схватила меня за карман и потянула в темень – на ту самую помеченную Мельником кровать. «Развела, как сельскую дурочку, – подумал я. – И ладно».
