Читать онлайн Дара Моро - Тихий дар

Лес, окружавший стройку, был не просто ненасытным – он казался живым. Ветви вековых кедров сплетались в плотный полог, сквозь который не проникал даже полуденный свет. Воздух был густым от запаха гниющей хвои и сырости, а корни деревьев, подобно змеям, оплетали валуны, словно пытаясь скрыть древние тайны, погребенные под слоем ила и времени. Где-то высоко, в недосягаемой вышине, каркала ворона, и ее крик, многократно отраженный эхом, превращался в зловещий хор, напоминающий погребальный плач.

Джонас Хартвик стоял по колено в грязи, впитывая запах сырой земли и смолы, ощущая, как холодная жижа просачивается сквозь дырявые сапоги. Его руки, покрытые мозолями и царапинами, сжимали рукоять лопаты с привычной яростью. Каждый удар железа о камень отдавался в висках пульсирующей болью, но он не останавливался. Мысли о Элизе, его жене, которая кашляла кровью в их ветхой хижине в Виктории, и о маленькой Анне, чьи письма он перечитывал при свете коптилки, заставляли его копать глубже, быстрее, отчаяннее. «Двойные шиллинги за фут. Еще неделя – и хватит на лекарства», – повторял он про себя, будто мантру.

– Хартвик! – крикнул Майкл, его напарник, вытирая пот грязным платком, который когда то был белый. – Брось ковыряться, обеденный перерыв! Инженеры обещали солонину. Или ты решил стать кротом?

Джонас даже не обернулся. Лопата снова вонзилась в грунт, выворачивая камни и глину. Мужчина кряхтел, чувствуя, как спина просит пощады. Он слышал, как Майкл вздохнул и заковылял к баракам, прихрамывая на левую ногу – следствие прошлогоднего обвала в шахте.

– Ты слышал, что случилось с Томасом? – Майкл подошёл ближе, понизив голос. Его глаза, обычно насмешливые, теперь блестели как у загнанного зверя. – Говорят, вчера в лагере он орал, будто черти его преследовали. Всё время повторял: «Тени из стен выходят». Увезли в Викторию, связанным ремнями.

– Выдумки, – буркнул Джонас, но лопата в его руках дрогнула. Он вспомнил, как неделю назад наткнулся на алтарь из костей у ручья – индейцы шептались, что это место старше их племен. – Усталость. Или лихорадка.

– Или проклятие, – прошептал Майкл, оглядываясь на темнеющий лес. – Старый Джозеф из племени квакиутл говорил… – Он замолчал, заметив, как Джонас напрягся. – Ладно. Сам потом пожалеешь.

Джонас фыркнул. Духи? Ему хватало живых демонов – долги, больная жена, ребёнок, который не видел отца месяцами. Он ударил лопатой снова. Лезвие звякнуло о что-то твёрдое.

– Опять камень, – проворчал он, но, разгрёб землю, замер.

Оно лежало в яме, словно чёрное сердце, вырванное из груди земли. Камень был размером с кулак, но когда Джонас попытался приподнять его, мышцы на руках напряглись до дрожи – казалось, он пытается сдвинуть гору. Поверхность артефакта, испещренная серебристыми рунами, мерцала изнутри, будто под гладкой кожей пульсировала чужая кровь. Волны тепла и холода исходили от него, обжигая и обмораживая ладони одновременно.

– Господи… – Джонас протянул руку, но едва пальцы коснулись камня, в ушах зазвучал шепот. Не язык, который он мог понять, а поток шипящих, скрежещущих звуков, словно тысячи голосов спорили за право быть услышанными.

– Что это? – Майкл, вернувшийся с миской дымящейся похлебки, наклонился над ямой. – Похоже на метеорит. Такие в газетах описывали… Говорят, золотоискатели за них целые состояния получают!

– Не трогай! – Джонас оттолкнул его так резко, что Майкл едва удержался на ногах. В груди у него заныло, будто кто-то вонзил под ребра ледяную иглу и начал медленно её поворачивать.

Майкл поднял брови:

– Ты в порядке? – в его глазах мелькнул страх, но не за Джонаса – за себя.

Джонас не ответил. Он завернул камень в тряпку и сунул в котомку.

– Это ничье, – пробормотал он. – Нашёл – моё.

Ночью в бараке Джонас проснулся от детского плача.

– Анна? – он сел, вглядываясь в темноту, где силуэты спящих рабочих сливались в единую массу. Сквозь щели в стенах пробивался лунный свет, рисуя на полу полосы, похожие на тюремные решетки.

Плач повторился. Тонкий, как паутина, голосок звал: «Папа… папа…»

Джонас вскочил. Котомка с камнем лежала под койкой, и даже сквозь ткань он чувствовал его пульсацию – медленную, ритмичную, как сердцебиение спящего зверя. Он потянулся к ней, но застыл, ощутив холодный ветерок на затылке.

У двери стояла девочка. Мокрое платье, когда-то голубое, теперь почерневшее от тины, облегало худое тельце. Волосы, слипшиеся в пряди, капали на пол, образуя лужицы. Лицо – синее, как у утопленницы, с вздувшимися венами под кожей. Но хуже всего были глаза: белесые, без зрачков, слепые и в то же время пронизывающие до глубины души.

– Анна? – прошептал он, но сердце бешено забилось, отрицая надежду. Это не она. «Не может быть».

Девочка протянула руку. Вода капала с её пальцев, образуя лужицу на полу.

– Отдай его… – её губы не шевелились, но голос звенел в голове, как колокольчик, превращаясь в гул. – Он не для тебя…

Джонас рванулся к выходу, спотыкаясь о спящих. Чьи-то руки схватили его за лодыжку, он вырвался, оставив в пальцах незнакомца клок своей рубахи. За спиной раздался смех – хриплый, взрослый, полный обещания боли.

Он выбежал в ночь. Лес шелестел листьями, но это был не природный шум – звук напоминал шепоток, переходящий в рычание. Луна висела над горами, как вырезанный из бумаги серп, окрашивая поляну в синеватый свет. Котомка жгла плечо, будто наполненная раскаленными углями. Джонас вытащил камень, готовый швырнуть его в ближайшую реку, но… руны вспыхнули.

Зелёный свет, ядовитый и живой, озарил поляну. В его сиянии замерцали силуэты: десятки людей в одеждах разных эпох. Солдат в красных мундирах времен колониальных войн, с пулевыми отверстиями во лбах. Женщин в кринолинах, с шеями, перекрученными неестественным образом. Детей с куклами, чьи лица были испещрены трещинами. Все молчали. Все смотрели на него, и в их взглядах не было ни жалости, ни гнева – только голод.

– Чего вы хотите? – прохрипел Джонас, чувствуя, как камень в его руке становится тяжелее, будто втягивая в себя саму тьму.

Один из призраков шагнул вперёд – мужчина в шляпе кондуктора, с ржавыми часами на цепочке. Его лицо было скрыто тенью, но голос прозвучал четко, словно исходя из всех сторон сразу:

– Ты разбудил нас… Теперь плати…

На следующее утро Майкл пропал.

Рабочие обыскали лес, но нашли только его куртку, разорванную когтями, которые оставили на ткани борозды глубже, чем могли сделать любое лесное животное. В кармане лежала записка, нацарапанная углем на обрывке газеты: «Они в стенах».

Джонас молчал о камне. Но ночью видения усиливались. Тени преследовали его: воровали инструменты, оставляя вместо них пучки мокрых волос, шептали за спиной на языке, который сводил скулы, рисовали кровавые руны на стенах барака. Однажды утром он проснулся и увидел на своей ладони символ, выжженный как клеймо – три сплетенных змеи.

– Ты видел их? – спросил как-то старый индеец-разнорабочий, указывая на камень в котомке Джонаса дрожащим пальцем. Его лицо было покрыто ритуальными шрамами, говорящими о том, что он когда-то был шаманом. – Духи не спят. Они голодны. Ты накормишь их, но они проглотят и тебя.

– Отвали, – Джонас оттолкнул его, но в груди похолодело. Шаман рассмеялся – звук был похож на треск ломающихся костей.

Через час старик упал с лесов. Его тело нашли внизу с перекрученной шеей и чёрной розой в руке – цветок, который не рос в этих лесах.

Тоннель рухнул 31 октября, в канун Дня всех святых.

Джонас услышал скрежет первым. Каменный свод над головой затрещал, словно кости великана, и эхо прокатилось по тоннелю, смешиваясь с криками рабочих.

– Бежим! – закричал он, но голос потонул в грохоте рушащихся скал.

Рабочие метались, как муравьи под сапогом, их лица, искаженные ужасом, мелькали в свете погасающих факелов. Джонас рванулся к выходу, но споткнулся о рельсы. Камень выпал из котомки, покатился в темноту., оставляя за собой след из искр.

– Нет! – он потянулся к нему, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Руны светились ядовито-зелёным, зовя, маня, обещая силу, которая спасет Элизу, вернет Анне отца, избавит от нищеты…

И тогда он увидел её.

Женщина в платье XIX века вышла из тени. Её лицо было скрыто черной вуалью, но руки… руки были костлявыми, с длинными ногтями, впивающимися в камень, как когти. За ее спиной колыхалось нечто – тень с десятком щупалец, каждое из которых заканчивалось человеческим ртом.

– Спасибо за жертву… – её голос звучал как скрежет железа по стеклу. – Он будет не последним.

Свод рухнул.

Тело Джонаса нашли через три дня. Пальцы его правой руки были сломаны – будто он до конца цеплялся за жизнь, в то время как левая сжимала обрывок детского платья. Камень исчез.

В лагере рабочих началась паника. Люди говорили, что по ночам в лесу слышен смех, а у реки находят мокрые следы босых ног, ведущие в воду. Инженеры пытались возобновить работы, но техника ломалась, лошади впадали в бешенство, а новые рабочие исчезали в первую же ночь. Проект заморозили, лес поглотил остатки тоннеля, а легенды начали жить собственной жизнью.

Говорили, что Камень Теней дарует власть над смертью – если принести ему жертву. Говорили, что духи тоннеля теперь служат тому, кто держит артефакт, но требует все новых жизней.

А ещё – что в полночь у озера Мистик можно увидеть девочку в мокром платье. Она зовёт отца, но тот не слышит. Её зовут Анна Хартвик. И если подойти слишком близко, за спиной раздастся скрежет камней, а из воды поднимется тень с серебристыми рунами на коже…

Грузовик с мебелью петлял по узкой дороге, будто пытался убежать от собственных фар. Шарлотта прижала лоб к холодному стеклу, наблюдая, как туман цепляется за верхушки сосен, словно седые руки, тянущиеся к небу. Воздух за окном был густым, как суп-пюре, и каждый вдох казался попыткой проглотить вату. Запах хвои смешивался с ароматом кленового сиропа из термоса, который Эвелин упорно пыталась ей вручить последние два часа.

– Ну хоть глянь вокруг! – мать жестом обозначила пейзаж за окном, и её браслеты звякнули, будто кандалы. – Воздух чистый, природа… Никакого смога, никакой суеты. Ты же сама хотела перемен.

– Почему мы переезжаем именно сюда? – спросила она, не отрывая взгляда от леса.

Эвелин стиснула руль. В зеркале заднего вида Шарлотта заметила, как дрогнули её накрашенные губы.

– Скоро узнаешь… – ответила мать, слишком быстро, словно отрепетировала фразу.

Шарлотта фыркнула, тыкая в экран телефона. «Скоро» – любимое слово матери. «Скоро всё наладится», «Скоро папа вернётся». Но прошло уже три года с тех пор, как Эвелин, рыдая, сообщила, что он ушёл к другой. «Он даже не попрощался с тобой, Чарли. Просто стёр нас из жизни». На дисплее застыла надпись: «Нет сети». Пятнадцать непрочитанных сообщений от друзей из Монреаля – последние ниточки, связывающие её с жизнью, которая теперь казалась сном.

– Здесь даже птицы, наверное, на азбуке Морзе чирикают, – пробормотала она, глядя, как ворона на ветке раскрывает клюв в беззвучном карканье.

Эвелин стиснула руль так, что костяшки пальцев побелели. Её идеально подведенные глаза сузились – знакомая гримаса, означающая: «Не порть момент». Шарлотта отвернулась. «Моменты» матери всегда напоминали декорации из плохой пьесы: фальшивые улыбки, натянутые разговоры за завтраком, будто развод – это просто досадная опечатка в её биографии. Но Шарлотта видела, как Эвелин плакала в ванной, приглушая рыдания жужжанием фена. Слышала, как она шептала в телефон: «Он обещал…».