Откуда столь острая реакция? Только ли потому, что служители церкви оказались падки на материальные блага, удивительным образом забывая о своих проповедях про мирскую тщету на фоне вечности души и радостей загробной жизни? Нет, конечно. Воцерковление есть способ примирения со скудным пониманием жизни, ибо данный кусочек бытия объявляет единственно верным и достойным осознания. Его отражением стало атеистическое «единственно верное» учение марксизма-ленинизма в форме государственной идеологии. Бытие же каждый раз оказывалось много шире любой конфессиональной идеологии – хоть церковной, хоть светской.
Хорошая литература всегда аналитична, только аналитика в ней оформляется в виде художественных образов. Потому она под действием внутренних закономерностей перешла от сатирической критики к осмыслению глобального бытийного противоречия. В русской литературе к ней с разных сторон подступались Лесков и Достоевский, Толстой и Л. Андреев, Горький и Тендряков. Но возможно (хотя и спорно) вершиной на этой стезе стал «Мастер и Маргарита» М. Булгакова. Он смело, и прямо таки вызывающе, пошел на парадоксальное скрещивание «божественного» и «инфернального» уже в экспозиции романа, когда Воланд выступил защитником Христа! Тем самым была обозначена некая потаенная проблема, что и вызвало понятное неприятие романа священнослужителями. Роман удивительно текуч, двойственен, не сводим е единому знаменателю, что не характерно для произведений даже с отрытым финалом. Обычно позицию автора понять не трудно, а тут – сплошной туман.
В чем собственно проблема, в которой преломился роман Булгакова? Если кратно…
Религия, как духовная идеологическая система, несет в себе идеал. Идеал отталкивается от идеи. Это, вроде бы, хорошо. Но хорошо, если идея верна, а идеал не ложен, и вместе они не ведут к идеологии, обосновывающей и защищающей антигуманизм. Как это произошло с инквизицией или современным использованием ислама радикал-фашистами. Значит, нужны критерии идеи, отсекающие ложные идеалы.
Достоевский и Мережковский абсолютизировали Христа, чтобы иметь Абсолют – истину в конечной инстанции. Богочеловеческую субстанцию, от которой можно вести эстетический отсчет понимания человеческого в человеке. Но Достоевский, имевший склонность доводить свои размышления до «конечного конца», то есть до своего диалектического отрицания, не даром заявил: «Если б кто мне доказал, что Христос вне истины.., то мне хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной».
Сама мысль-допущение о том, что Абсолют может оказаться не абсолютом, а частным случаем мироздания, есть ощущение многообразия и многомерности мира, который принципиально не сводим к одному единственному Абсолюту, равно как к одной религии, одной доктрине, одному философскому учению. Поэтому религиозные системы рождаются, возносятся над обществом, а затем умирают, когда перестают отвечать запросам эпохи, или эволюционируют, сохраняя внешнее подобие старому. Так по первому варианту произошло с верованиями вавилонян, египтян, эллинов, персов, ацтеков и т.д. Выжили лишь те религии, вроде индуизма, иудаизма, синтоизма, что сохранились народы их породившие, но при том они ныне сильно отличаются от первоначала. Они выжили, но это пока…
Показательно, что в мировой фантастике – хоть европейской, хоть американской, хоть японской – при описании будущего невозможно найти приметы современных религий. На космических кораблях и станциях вообще не молятся, и там нет священников! Никому в голову не пришло показать на космическом корабле икону или богослужение экипажа. В обществах фантазийного будущего нет ни христианства, ни ислама, ни любой другой современной конфессии. У фантастов не хватает фантазии представить, что современные религии выживут в просторах Вселенной!
