Западня, или Как убить Ахилла - страница 10

Я смотрел на наш стол с нехитрой закуской, разложенной на одноразовых бумажных тарелках, и на таких же бумажных одноразовых тарелках лежали наши одноразовые пластиковые вилки и ножи, и только две хрустальные, на тонких ножках, конусообразные рюмки улавливали свет своими гранями и красовались своей неуместной изысканностью. Это были рюмки моего деда, всего пять, шестая где-то когда-то кем-то была разбита «на счастье».

– У меня тост, – вдруг сказал я, – наливай. Это наш семейный тост, я как-то забыл его совсем, наверное, из-за того, что давно не пил в кругу семьи. – Наливаю, – откликнулся Боря, показывая всем своим видом, что готов слушать. – Этот тост стал своего рода семейным преданием, он родился на маминой с отцом свадьбе, его сказал моей дед, из чьих рюмок мы сейчас выпиваем. Свадьбу отмечали дома, были только свои, самые близкие. Женился сын белого офицера, хотя к этому времени дед прошел всю войну с января сорок второго до декабря сорок шестого, и закончил войну майором Красной армии, но тем не менее… И дочь красного командира в гражданскую. На свадьбе все поздравляют молодых, как положено, желают всяческого счастья, как все нормальные люди, а мой дед встал и полушутя, полусерьезно произнес: «За окончание гражданской войны!» Эффект, судя по рассказам, был неописуемый. С тех пор первый тост на всех семейных сборищах был: «За окончание гражданской войны!» Так вот, Боря: За окончание гражданской войны!

– За окончание гражданской войны, – отозвался Боря. Мы выпили. Однако лихо меня Боря разговорил, – подумал я. Мысли были хмельные, чуть плыли в голове и как-то тяготились телом.

– Боря, ты обмолвился, что был в похожей ситуации. Рассказывай. – Интересный тост придумал твой дед. Это легенда твоих родителей, хорошая легенда. Моя история, Женя, совсем грустная, не хочется тебя нагружать, у тебя своих забот полно, – лениво отозвался Боря. Я взял бутылку и наполнил рюмки. – Боря, сегодня вечер грустных историй. Выпьем и начинай. Мы выпили без тоста, молча закусили. – Моя история не знаю точно, когда и где началась, но предыстория в семье. У меня куча родни, большая еврейская семья, и все друг с другом общаются, все близки, все лезут в дела друг друга, всегда какие-то вечные обиды, недомолвки, но, когда надо, все друг за друга, я в этом вырос. Лояльность семье самое важное. Там своя семейная история, много детей у одного портного из еврейского местечка где-то на перекрестке Украины и Белоруссии, после революции все разъехались, выучились, потом была война, кто осел в Харькове – пропали, войну не пережили, кто осел в Москве или в Свердловске – пережили войну. Кто-то воевал, кто-то был ранен, женились, рожали детей, и заметь, только на евреях, так было принято в семье. И почти все снялись и уехали в Америку, когда перестройка началась, заметь, не в Израиль, а в Америку. Я приехал в Америку, только закончил институт, программист, поступил тут же в аспирантуру, точнее, Пи Эйч Ди программу в университете в Нью-Йорке, вся семья неподалеку. Родители, двоюродные братья и сестры, троюродные, дядьки, тетки, там уже племянницы и племянники подоспели, все периодически вместе собираются, шум, галдеж, лязг, звон, детский плач, – все идет своим чередом, вся эта семейная драма… И я часть всего. И вот в университете я встречаю девочку, я не буду вдаваться в подробности, скажу только, что она была очень красивая, очень умная… – Но не еврейка? – попытался угадать я. – Если бы только… Но хуже того – мусульманка, и еще из Ирана! Когда я ее увидел, я знал, кто она и откуда, я пытался не обращать на нее внимания. Я реально понимал, что мы не пара. Но во всем было что-то необычное, я когда заговорил с ней первый раз, у меня случилась эрекция, просто от разговора. От нее исходила какая-то энергия, которая просто напрямую влияла на меня. Неважно, суть да дело, мы не просто сблизились, мы вцепились друг в друга, – это была абсолютно зеркальная взаимность. Все было прекрасно, как в сказке, персидская царевна, весь мир искрится, как в коротком замыкании. И вот я начал запускать информацию в семью, чтобы привыкали к мысли. И что тут началось! Все взбеленились, идиотская часть семьи стала абсолютно вести себя по-идиотски: угрожать, стыдить, обвинять. Более умная часть семьи стала делать заходы, типа: ну, ты пойми, что она никогда не станет частью семьи, все ее будут избегать, она будет абсолютно одна, каждая встреча будет пытка для нее и для тебя, и так далее, снова и снова. Я решил, что мне все по барабану, они пусть делают что хотят и судят как хотят, а я от нее не откажусь ни за что. Хотя я переживал все сильно, и это переживание усиливалось, естественно, родители подключились. – Как звали персидскую царевну? – поинтересовался я. – Анахита. Я звал ее Аня. Она звала меня Бараз. Моя семья доводила меня до исступления, на семейные сборища либо меня не приглашали вообще, либо приглашали одного. Глядя назад, я думаю, что я до конца не осознавал, насколько вся эта ситуация влияла на меня. И вот однажды Аня мне говорит, что решила вернуться в Иран, она закончила свой проект, и что оставаться в Америке ей больше незачем, что так будет лучше для меня, потому что вся ситуация меня извела, и это все добром не кончится. Она сказала, что если она переедет в другой штат, то это не поможет, и мы все равно окажемся вместе, и вся история продолжится. Поэтому она вернется домой, и все уляжется. Я, конечно же, возражал, но … – Что но? – Но в глубине души я почувствовал какое-то облегчение, – в этом я себе признался позже. И вот настал день, я повез Анахиту в аэропорт, и мне хотелось, чтобы все быстрей кончилось, весь этот день отъезда, вся эта семейная буря в стакане водки. Зарегистрировались на полет, сдали багаж, я весь из себя деловой, помогаю, суечусь, и вот подходим к секьюрити, время прощаться. Я посмотрел на Анино лицо, она спокойная, улыбается, но так, как я никогда до этого не видел, я посмотрел ей в глаза, и у меня в голове что-то заклинило, как парализовало волю, язык, я сам не свой, такое чувство, как будто на меня рояль падает сверху, а я не могу пошевелиться. Она поцеловала меня в губы и сказала, что для меня письмо дома, на кухне, в холодильнике, улыбнулась, повернулась и пошла к секьюрити. А я все стоял, смотрел ей в спину, пока она проходила контроль, потом она обернулась, махнула мне рукой и пошла в терминал. И вот тут на меня рояль и обрушился… Я стал звонить ей, но телефон отключен, я звонил опять и опять, – бесполезно. Потом я, как сумасшедший, слонялся по аэропорту, почему-то думал, что она может выйти обратно, в ней была такая здоровая сумасшедшинка, она любила удивлять. В итоге я поехал домой, сразу на кухню, там в холодильнике письмо. В письме было что-то вроде, я дословно не помню: «Мое письмо начинается, как начинаются письма самоубийц, если ты читаешь это письмо, то… это значит я в самолете в воздухе по дороге в Тегеран, и мы никогда не увидимся. Я сама решила так сделать, чтобы тебе было легче, мне тяжело было смотреть, как ты мучаешься. Но я надеялась до последней секунды, что ты не отпустишь меня, заставишь сдать билет или утащишь из аэропорта, пусть в самый-самый последний момент. Но раз ты читаешь это письмо, то значит, этого не случилось. Спасибо тебе за то, что я узнала, что такое любовь, ведь можно прожить всю жизнь и так этого и не узнать».