Я брел по вечерней набережной озера, фонари вдоль озера освещали мелкий дождь, пустота над озером распространялась на берег, людей не было, вся набережная была в моем распоряжении. Я думал о том, что сейчас в моей жизни все временно, нет ничего постоянного: место работы, место проживания и страна проживания, и это ощущение временности и неопределенности, смешанное с чувством незащищенности, распространялось и на реальность, распространялось на озеро, на горы, на улицы города, на набережную под дождливыми фонарями. И эта реальность со смесью временности дробила жизнь на минуты, часы, дни, она выделяла их из общего безымянного временного потока, радовала вкусом неповторимости и очень простого счастья прямо сейчас, ощущением самого себя в пространстве и времени. Эта временность позволяла наслаждаться настоящим безо всяких опасений и страхов за него, за него не надо волноваться или переживать, оно все равно пройдет, по отношению к нему нет никаких обязанностей, и в этом нет ничего плохого, просто так распорядилась жизнь. Все свелось к тому, что если у тебя ничего нет, и все временно, то ты сам есть самая постоянная реальность, и что барьеры между тобой и всем миром рушатся, и весь мир почти умещается на твоей груди, – так, наверное, чувствовал Одиссей, возвращаясь домой после войны. Я углубился в небольшой городской парк вдоль озера, я заметил фигуру человека у самого берега, который забрасывал спиннинг. Я всегда знал, что рыбаки чудаковатые люди. Когда я поравнялся с человеком со спиннингом, он решительно направился ко мне, оставив удило лежать на берегу. В парке фонари светили тусклее, они стояли вдоль дорожки, по которой я шел, и совсем немного света перепадало к берегу озера. Фигура человека стала более четко вырисовываться по мере его приближения. Он был одет в легкую короткую куртку, бейсбольную кепку и джинсы, двигался он быстро, почти порывисто, я остановился, чтобы он мог подойти ко мне без спешки, не волнуясь, что я его не заметил или пытаюсь уйти от него. Он вскочил в конус света от фонаря, и без улыбки, без заискивающего или чуть стыдящегося вида, какой люди часто принимают, когда просят что-то, с очень серьезным видом, как будто это вопрос жизни или смерти, громко произнес: «Эта, сорри, лайтер, до ю хэв лайтер?» Я посмотрел на человека в бейсбольной кепке: он был старше меня лет на десять, небольшого роста, подтянутый, скуластое лицо, маленькие, широко поставленные глаза, кожа на лице неровная, небольшой прибитый нос и сильная челюсть. – Я не курю, – ответил я по-русски. – О, земляк! – удивлено обрадовался человек в бейсболке. – А я вот спички в машине забыл, идти к машине неохота. Ну, да ладно. Курить охота. А ты че, вот так, один бредешь?
Мой неожиданный собеседник говорил громко, напористо, и казалось, что он выбирал самый короткий вопрос между тем, что его интересовало и потенциальным ответом, промежуточные приличия его мало волновали. – От меня жена ушла, – спокойно ответил я. Меня подкупила и чем-то раззадорила его напористая искренность, простая искренность – это то, что практически нигде не встретишь. – Да и не переживай, – успокоил меня собеседник, – раз ушла, значит – не твоя, и никогда твоей не была. От меня бабы уходили, я от жены уходил, – все успокаивается, все забывается. – А я и не переживаю, – опять спокойно ответил я. – Но гуляю один. – Тебя как зовут? Меня Даниил, или просто Данила. – Женя. Приятно познакомиться. Данила протянул мне руку, мы обменялись крепкими рукопожатиями. – Подожди, я удочку захвачу, и прогуляемся вместе. Он быстро пошел обратно к самой воде, взять свою удочку, а я смотрел ему вслед. Я здесь третий год, а Данилу не встречал. Или он здесь совсем недавно, или просто не вписывался в местную компанию. Он быстро вернулся с удочкой. – Слушай, пойдем к моей машине, я зажигалку возьму. Курить охота. – Пойдемте. – Слушай, давай на ты. – Давай, – согласился я. – Подожди, – вдруг остановился Данила. Он полез во внутренний карман куртки и вытащил оттуда плоскую флягу. Он открутил пробку: – Давай, за знакомство!
