Западня, или Как убить Ахилла - страница 9

– Привет, – отозвался я, еще не решив, рад я его видеть или нет. – Я слышал, у тебя перемены в жизни. Ты же знаешь, слухи распространяются быстрее интернета, – с легкой, как бы извиняющейся усмешкой, сказал Боря. – Да, вот готовлюсь к независимому существованию, – неопределенно ответил я. – Послушай, – спокойно, без усмешки сказал Боря: – если тебе нужна какая-то помощь, или просто поговорить о всякой ерунде, то я вполне готов либо выслушать, либо поговорить. Я был в чем-то похожем, я знаю, как это может быть. Я это говорю абсолютно серьезно. Я посмотрел в Борины глаза, они были без усмешки, серьезны и в них был какой-то мягкий огонек. Борино лицо было спокойно, всегда присутствующей насмешки не было, все черты лица: длинный прямой нос, черные брови, черные короткие волосы, небольшой рот и массивный подбородок, все спокойно зависло вокруг глаз, подчеркивая их открытость и искренность. Я был один в своей ситуации, никого вокруг не было, с кем я мог бы поделиться переживаниями, мыслями или просто побыть не одному, разбавив самого себя чьим-то присутствием. – Как насчет в субботу помочь мне перевезти диван? Или ты по субботам не работаешь? – с усмешкой спросил я. – Я стараюсь не работать всю неделю, это мое кредо. Но помочь диван перевезти – дело святое. Говори, когда и во сколько, и я буду, как Майти моус, на месте. – Отлично. Спасибо. Я грузовик заказал на одиннадцать утра в субботу, давай в одиннадцать тридцать около моего, точнее Катькиного дома, – я дал ему адрес. – Все, договорились, – подытожил Боря. – Ты что обычно предпочитаешь пить после перевозки дивана? – поинтересовался я. – Всегда и везде – водку. Я однообразен. Ты о водке не беспокойся, я принесу пузырь, ты организуй закуску, или можем пойти ко мне, у меня найдется, чем закусить. – А диван тоже к тебе повезем? – передразнил его я. – Если хочешь принести водку – неси, я не большой специалист по водке, я больше по вину, но закуску я организую. И, Боря… Спасибо. В назначенную субботу мы перевезли диван. Катя была дома, мы пришли без особых разговоров, забрали тяжеленный, на железной основе, раскладывающейся вперед диван. Когда мы мучились с диваном, вынося его из квартиры, я тайком пытался подсмотреть за Катей, но ее видно не было, мне было досадно от этого, но потом в голову пришла простая мысль: для меня в этом моменте расставания есть оттенок сожаления, какой-то грусти, шесть лет жизни, обиды, как я ни пытаюсь себя разубедить в этом, а для нее – это чтобы я убрался побыстрее, чтобы она могла привести своего мужика и зажить новой счастливой жизнью.

Когда наконец мы преодолели лабиринт узкой лестницы к моей новой квартире на втором этаже, а потом еще протащили диван в спальню, мы были взмокшие и обессиленные. – Если ты будешь отсюда переезжать, то диван оставляй здесь! В любом случае, на меня можешь не рассчитывать, – задыхаясь и смеясь, сказал Боря.

И вот, наконец, расположились у окна, за небольшим раскладным столом, которые продаются в каждом магазине с раскладными четырьмя стульями в придачу. На столе стояла бутылка водки и закуска, из так называемого русского магазина, и две хрустальные рюмки моего деда, всего их уцелело пять, я все их привез с собой из Москвы, просто, как память о домашних застольях. Боря хозяйничал, он разлил водку в рюмки, набросал себе колбасы, сыра на тарелку, подцепил вилкой маринованный гриб, поднял рюмку и спокойно, глядя мне в глаза, сказал: «Из вежливости не буду тебе ни сочувствовать, ни поздравлять: что произошло, то произошло, жизнь продолжается по собственному сценарию, и все будет зае… сь,» – заключил он. – Скорее надо поздравлять, чем сочувствовать. Что не срослось, то не должно быть вместе, – философски ответил я. – Если честно, то я пока плохо соображаю, что произошло, у меня легкий ступор от неожиданности. Моя главная задача была до настоящего момента выбраться из физической близости с бывшей женой, точнее из «непосредственного физического соприкосновения с противником», потому что я боялся, что может что-то произойти непредсказуемое, – эта задача выполнена. Теперь я могу спокойно осмыслить, что случилось и почему, хотя, если честно, абсолютно честно, мне неприятно, вся ситуация очень неприятна, но в то же время все равно, где-то в глубине души. Это все, наверное, звучит достаточно абсурдно, – то ли спросил, то ли констатировал я. – Звучит как звучит, – отозвался Боря, разливая водку. – Давай, за твою свободу. Хочешь ты или не хочешь, но ты теперь свободный человек, быть свободным в жизни – это не последняя вещь, к тому же детей у вас нет, с детьми все было бы по-другому. – За свободу, – кивнул я и вылил рюмку себе в рот. Я заметил, что не чувствую вкуса водки. Боря выпил вслед и начал наливать новую дозу. – Боря, не части, – взмолился я. – Это для разгона. На самом деле, я пью редко, особенно и не с кем, так, изредка, перед обедом, но сейчас нужно набрать темп, чтобы в душе наступило легкое затишье или помутнение сознания, что тебе больше нравится. – Конечно же, помутнение сознания, – не раздумывая, ответил я. – За что пьем? За сознание или за его отсутствие? – За то, чтобы сознание работало на нас, а не мы на сознание, – изрек Боря и опрокинул рюмку водки, забросив голову назад. Я кивнул и молча выпил. – Объясни. Боря съел несколько грибков, потом положил несколько колечек салями на ломтик черного хлеба, откусил бутерброд и начал говорить. – Человек должен быть предельно честным с самим собой, тогда его сознание остается его сознанием, и работает на него, это его связь с реальностью, а когда человек начинает врать себе, подделываться под свое сознание, то сознание перестает быть сознанием, потому что расстается с реальностью, – закончил фразу Боря и опять откусил бутерброд. – В этом что-то есть, – легко согласил я. – Я врал себе, что люблю Катьку. Врал, хотя относился к ней очень хорошо, но это не была большая, как легенда, любовь. У меня в семье есть легенды о любви, один мой дед, белый офицер, остался в советской России из-за бабушки, потому что она не могла уехать, хотя понимал, что красные могут его к стенке поставить. Легенда легендой, но я помню, что они хорошо жили, не знаю, что там происходило в их жизни, были ли какие-то сбои и казусы или нет, но прожили вместе долгую жизнь, и у них были нормальные, добрые отношения. Другие дед и бабушка не прожили долго, отцовский отец был белым офицером, а материнский отец был красным командиром в гражданскую, после гражданской он женился на бабушке, работал в наркомате тяжелой промышленности у Орджоникидзе. Когда Орджоникидзе неожиданно, среди бела дня, застрелился, то сразу после этого в наркомате прошли аресты, и моего деда арестовали как заговорщика. Его расстреляли очень быстро, бабашку вызывали на Лубянку, она рассказывала, какой ужас ее охватил, рассказывала о высоких дубовых дверях, широкой лестнице, она беременная была, ее не тронули, удивительно, но факт. Бабушка была совсем молодая, когда овдовела, но замуж больше никогда не вышла, и никогда у нее никого не было, и говорила о деде всегда с большим уважением, именно уважением. Она была из семьи известного московского адвоката, а он был из городской бедноты, семья переехала из деревни в город, но, судя по бабушкиным рассказам, был человек незаурядный, сильный, порывистый, кипучий – такие бабам нравятся. Я видел у бабушки фотографию, где дед сидит на диване, откинувшись на спинку, а бабушка, моя бабушка, которая до конца дней своих строго одевалась, причесывала аккуратно волосы и если выходила из дома, то одевала туфли пусть не на высоком, но каблуке, говорила на очень правильном, я бы сказал, несколько формальном, русском языке, бабушка, которая не выносила никаких фамильярностей, моя бабушка лежала головой на коленях моего деда, положив руки тоже на его колени. Бабушка очень стеснялась этой фотографии и пыталась что-то невнятно говорить о каких-то моментах в поведении человека и что-то непонятное, запутанное. Очень трогательная фотография, особенно, если знаешь мою бабушку. Так вот получается, что с обеих сторон в семье была любовь, о которой пишут в книгах, которая идеализируется и овеивается ореолом романтизма, которая живет в семье как предание, как пример для детей, внуков, правнуков. – А как твои родители жили? – поинтересовался Боря. – Родители? Нормально, скучно, счастливые люди, никаких жизненных катаклизмов, у них были очень теплые отношения, доверительные теплые отношения. Я никогда не был свидетелем никаких скандалов или больших ссор, я никогда краем уха не слышал, чтобы у отца был какой-то роман на стороне, там секретаршу трахнул или что-то в этом роде. Мы жили в академическом доме, там много слухов распространялось, и еще одна деталь, много профессоров и академиков ездили часто отдыхать в санаторий одни, – отец только с матерью. Легенды никакой нет, но они были просто счастливые люди, тоже неплохо, как пример. Так вот к чему я все это рассказываю, к тому, что Катька в это не вписывалась, а я себе врал и уговаривал, что время другое, мы другие, – это я прямо сейчас понял. – У тебя в семье интересная вещь высвечивается, не имеющая отношения к теме разговора: твой дед-белогвардеец прожил всю жизнь при советской власти, и его не тронули, а деда-большевика свои же и расстреляли, – подытожил Боря. – Это правда, – согласился я.