Его голос за стеклянной перегородкой переговорной – ровный, глубокий – звучал как музыка, которой невозможно наслушаться. Его жесты – лаконичные, точные, экономные – были будто сценическим искусством. Он говорил с коллегами – уверенно, свободно, не стремясь нравиться. И это нравилось.
Когда он стоял у доски с маркером в руке, в тёмно-синем пиджаке, со слегка засученными рукавами, она ловила себя на мысли, что хочет рисовать его – запечатлеть каждую складку ткани, каждый изгиб его запястья, как свет касается его скулы.
Рабочие будни текли в своём ритме. Но между строк задач, документов, звонков – их встречи стали регулярными.
– Пойдём в парк, на обед? – иногда писал он ей в мессенджере, прикрепляя смайлик солнца.
– Только если возьмёшь мне круассан, – отвечала она.
– И капучино?
– Эспрессо. Ты же помнишь.
Они сидели на лавочках, ели бутерброды, говорили. Он слушал – очень внимательно, с редким умением молчать так, будто молчание уже было ответом. Она говорила о детстве, о том, как боялась подвести отца. О том, как рано научилась быть «умной», а не «милой». Он слушал её, как слушают музыку на виниле – с уважением и осторожностью.
– Ты говоришь, как будто уже прожила две жизни, – сказал он однажды.
– А ты – как будто в этой только гость.
Он улыбнулся. Молча. И в его улыбке было что-то такое, что заставляло её не дышать пару секунд.
Каждое утро начиналось одинаково – и всё же по-новому. Кофе, документы, звонки, клики мыши… Но в воздухе витало нечто другое, едва уловимое, как аромат духов, оставшийся в коридоре после чьего-то ухода.
Рафаэль начал появляться чаще. Не навязчиво. Не внезапно. Просто – оказывался рядом в нужный момент. Проходил мимо, когда она выходила из кабинета. Останавливался у её стола с коротким вопросом о проекте, который уже давно завершён. Касался рукой спинки её стула, будто невзначай, но достаточно, чтобы её дыхание на секунду изменилось.
А потом начались знаки. Те самые, о которых не говорят. Но которые запоминаются сильнее признаний.
Однажды она вернулась после обеда – а на столе, среди бумаг, лежал стикер. Жёлтый, с его знакомым наклонным почерком – чётким, но удивительно живым:
«Ты слишком долго сидишь. Встань. Разомнись. Сохрани себя.»
Она улыбнулась. Перевернула стикер. На обратной стороне был нарисован смешной человечек в йоговской позе. Она не стала никому показывать. Положила его в блокнот – как письмо из мира, где, наконец, кто-то заметил её.
На следующий день он поставил перед ней чашку эспрессо. Без слов. Просто молча опустил её рядом с монитором, когда она о чём-то сосредоточенно писала.
– Как ты узнал, что я хочу выпить эспрессо? – спросила она, глядя на него снизу вверх.
– Я просто знаю, наслаждайся. – И он ушёл, не дожидаясь благодарности.
После вечернего собрания он предложил подбросить её домой. Машина – чёрная, блестящая, с кожаным салоном, пахнущая дорогим горьким шоколадом и чем-то терпко-мужским. Они ехали молча, слушая радио. Он ни разу не посмотрел на неё в зеркало. Но она чувствовала, что он думает о ней.
Каждое его движение – словно настроенная мелодия, каждый жест – приглашение к доверию, каждый взгляд – напоминание, что она – важна.
Её мир начал меняться. Не резко. Не громко. А как утро, которое сначала приходит светом на подоконник, а только потом – пением птиц. День завершался не резко, а размытым акварельным вечером. Листопад за окном, аромат крема на руках, теплый свет торшера, и в руке – телефон.
