Ноябрь выдался холодный. Листья с деревьев опали, и студеный ветер гонял их по опустевшим улицам. Калугины из дома не выходили. Екатерина Ермолаевна переживала: знала бы, что в эвакуацию не уедут, запаслась бы продуктами, а так – шаром покати, везде пусто! Частично Мотя выручил. В тот же вечер, когда немцы вошли в город, притащил целый мешок всякой съестной всячины. Фёдор Николаевич всплеснул руками:
– Ты что, сорванец, воровать вздумал? А ну, тащи обратно!
Матвей насупился, но сказать ничего не успел. Вмешалась Екатерина Ермолаевна:
– Куда это – обратно? Чтобы фашисты нашим салом обжирались, сил набирались и в наших же ребят стреляли? Что ты, дед, совсем спятил? Да там, в магазинах этих брошеных, все до зернышка подобрать надо! А чего подобрать не успеем – спалить! Все спалить, чтобы супостатам не досталось! – Кивнула Матвею: – Много там еще осталось? И где закрома эти? – Повернулась к мужу: – Давай-ка, Федя, с сыночком еще раз туда сгоняйте. Прихватите, сколько можно, пока власти нет. – Вздохнула: – Наши-то теперь не скоро вернутся, а немцы к завтрему свою охрану выставят – ничего не возьмешь. – И, опережая пытавшегося что-то сказать Фёдора Николаевича, продолжила: – Не воровство это. Свое берем. Не фашисты этот хлеб растили и скот откармливали. Наше это все.
Екатерина Ермолаевна не мешкая сняла с вешалки пальто, подала его мужу и поторопила:
– Идите, идите поживее. Там небось умников уже немало набралось. Да и немцы очухаться могут, охрану выставят. А вы поосторожнее. Если что, не ввязывайтесь. Солдат увидите – сразу домой.
Она проводила их, перекрестив у порога, и сразу Лизе, кивнув на Мотькин мешок:
– Давай-ка, донька, быстренько разберем, чего тут Матвей притащил, и в погреб снесем. Все припрятать надо, да чтоб не попортилось. Как при новой власти жить будем, кто ж его знает. А наши, судя по всему, не скоро вернутся. – Она вздохнула. – И за что нам напасть эта? А жить-то надо… – Кивнула на притихших Леночку и Юрочку. – И детей растить. – Задумалась. Помолчала, покивала головой. Тихонько продолжила: – Ну да на все Господня воля… Бог даст – выживем.
Вскоре вернулись Матвей с отцом. И с пустым мешком. Фёдор Николаевич развел руками.
– Там столько народу набежало – не подступиться. Магазинов таких бесхозных в городе, может, один-два, а людей – море. И свои, и беженцы. Всем надо. – Вздохнул: – Вон Мотька чего принес, и за то спасибо.
Калугины затаились. Только Матвей шустрил по городу и приносил новости. Он и сообщил, что в городе военных видимо-невидимо, но немцев мало. А других военных со всей Европы нагнали. Кого теперь здесь только нет: и венгры, и хорваты, и финны. Даже испанцы есть. Но больше всех итальянцев и румын. Все школы и детские сады под казармы приспособили.
Фёдор Николаевич удивился:
– И откуда ты все знаешь? С испанцами по-испански поговорил? Или с финнами по-фински?
Матвей покачал головой.
– Не. С финнами вообще не поговоришь. К ним и подходить боязно. Хуже немцев. Вот итальянцы или, например, румыны. Эти нормальные мужики. Итальянцы вообще как наши. С ними можно запросто. Только они по-русски ни бельмеса не понимают. А румыны, кукурузники, некоторые по-русски почти все понимают. Там один так по-русски чешет, похлеще наших. Говорит, в Одессе раньше жил. Он и рассказал, кто тут кто.
– А почему «кукурузники»? – спросила Лиза.
– Ну, кукурузники или мамалыжники. Потому что у них главная еда – мамалыга. Кукурузная каша такая. Вкусная, нас угостили.
