Маша изумлённо захлопала глазами и не нашлась что ответить. Она двинулась к ребятам, которые нехотя вылезали из воды и сушились под тёплым солнцем, и кипела от негодования. Ну откуда в голове шестнадцатилетней девочки, которая живёт в како й-то деревне, такие мысли? Книжек она, что ли, начиталась? Или хочет всеми управлять? Или жаждет висеть на доске почёта и свысока смотреть на остальных? Тогда чем она лучше её, Маши? И что это даёт? Разве от этого жизнь Люды станет лучше? Да кому нужны эти передовики? Кто их любит-то?
Яростно сшибая траву, Маша добралась до всех. Её гнев немного поутих, и на поле она отправилась в своём обычном подавленном состоянии. Позже к ним присоединилась Люда со слегка опухшими глазами.
4. Глава 3. Тот же день, вечер
Небольшой костерок приятно трещал перед интернатом и освещал оранжево-алым окна, траву, умывальники, деревья. Его окружили школьники, уставшие, притихшие, в ожидании обещанного утром. На толстом пне рядом с ними сидела Валентина Михайловна. С чарующей небрежностью она держала в руках старую гитару и подкручивала струны. В круглых очках отражалось пламя и казалось, что вместе с ним горят в огне её глаза. Женщина закончила приготовления, и её пальцы со знанием дела задвигались. По яблоневому саду полетели первые нежные звуки, и ребята перестали дышать. После небольшого вступления учительница закрыла глаза и запела чистым сильным голосом, от которого даже у Толика по телу побежали мурашки:
Песни у людей разные,
А моя одна на века...
Звездочка моя ясная,
Как ты от меня далека...
Люда сидела к учительнице ближе всех. События насыщенного дня взбудоражили её, расстроили и повергли в уныние. До сих пор она не могла поверить, что Тоня Харитонова, отличница и комсомолка, которая активно участвовала в школьной жизни, была пионервожатой, выпускала стенгазету, даже стала комсоргом в прошлом году и вдруг отказалась выполнять решение комсомольского собрания... Не может быть, чтобы она это придумала сама. Наверняка её кто-то надоумил! Девочка повернулась влево и быстро пробежала по одухотворённым лицам школьников, пока не наткнулась на Машу. Та стояла позади ребят и смотрела в одну точку. Кто бы сомневался! Даже песня ей не нравится! Не то что всё остальное... Наверняка она тайно дружила с Тоней и успела переманить её на свою сторону. Конечно, она же городская, многое видела в своей Москве, многое знает! Вернее, думает, что знает, и распространяет своё пагубное влияние на неокрепших школьников!
Люда разозлилась. Почему-то сейчас в её голове начали вырисовываться совершенно очевидные вещи: Тоня делала стенгазету, в которой упоминалось о новой ученице Маше, звала ту в кружки, разговаривала с ней на переменах... Несомненно, во всём виновата только Иванова! Но куда смотрел весь класс! А родители?! Горевшая праведным гневом Новосёлова решила проучить Машу и заставить её не отбиваться от других. Но затем она вспомнила об отце-военном, который привёз дочь в Аничкино к бабушке, а сам отправился на север, вспомнила о том, что недавно Маша потеряла маму, что она одна и у неё совершенно нет друзей. На какой-то миг все эти мысли пронеслись ураганом в голове и затихли. Люда осторожно вышла из круга и незаметно шмыгнула в интернат. Там она ворвалась в их тёмную комнату, включила лампу и кинулась к кровати Ивановой. Она ловко сняла пододеяльник, наволочку, простынь, быстро закрутила их в ком, растерялась на несколько секунд, а затем затолкала в свою тумбочку. Из тумбочки Маши комсорг достала посеревший интернатовский комплект и поспешно его застелила. Девушка выпрямилась, не задумываясь, как сильно в груди бухает сердце. Она гордо вскинула голову, поставила руки в бока и, с чувством удовлетворения, приправленным непонятной тревогой, вернулась к костру. А тем временем Валентина Михайловна, чей образ изменился до неузнаваемости, затянула новую песню:
