– Если опередим врага, то вполне! – подтвердил Нальянов. – У меня тут припрятан подземный ход на всякий непредвиденный случай. Но до него сначала надо добраться. Поспешим!
«Надо же, и ход подземный припрятан», – восхитился Бучила. Не граф, а золото золотое. И приказал деревенским:
– Так, кто помирать не спешит, бегом за мной и не отставать.
– А как же коровки? – простонал тощий бородатый мужик. Тихон или Феофан, дай Боженька памяти. Или Ерема. Да какая на хер разница?
– Ты дурачок, что ли, местный? – умилился Бучила. – Какие коровки? Забудь. От коровок твоих рожки да ножки остались уже. О семье подумай, полудурок малахольный. Руки в ноги и бегом, выкидыш коровий.
И ринулся следом за графом уже не оглядываясь. Пристроился ли сзади мужик и все остальные, его нисколько не волновало, такая катавасия пошла, нынче каждый сам за себя. Соседнее подземелье оказалось огромным дровяником, под самый потолок набитым березовыми поленьями. Здесь было очень сухо, от резкого пряного запаха бересты кругом пошла голова. В проходах между гигантских поленниц мог идти только один человек, так что колонна отступающих растянулась длиннющей змеей. Дальше цоколь превратился в затейливый лабиринт забитых рухлядью комнат, крохотных каморок непонятного назначения и расходящихся в разные стороны коридоров. Очередная лестница плавно увела вниз, в огромный темный подвал с кирпичными стенами, сочащимися влагой и холодом. Местами с потолка свисали длинные белесые корни. Под ногами то шуршали мелкие камни, то хлюпала жидкая грязь. Отблески масляных ламп отбрасывали причудливые жуткие тени.
– Далеко еще? – спросил Рух, догнав графа.
– Немножко осталось, – прохрипел Нальянов. Бег вымотал хоть и крепкого, но все ж старика. – И надо молиться, чтобы бунтовщики туда вперед нас не добрались. Как они двери взломали, ума не приложу. Невозможно было сие. Видать, правильно про них говорят – колдуны и дьяволу продались.
Они свернули за поворот и нос к носу столкнулись с бегущими навстречу людьми. Рух едва не пальнул с перепугу из единственного заряженного пистоля и сдержался только в последний момент, увидев приметные чепчики и кружевные передники. В узком проходе обнаружились две горничные и молодой чисто выбритый мужик в ливрее зелено-желтых графских цветов.
– Ваша милость! – всплеснула руками служанка лет двадцати с миловидным, усеянным веснушками лицом. – А мы уж не чаялись! Что творится, что творится…
– Убивают всех, еле спаслись! – заголосила вторая, постарше, со строгим иссохшим лицом, сжимая в одной руке еле теплившуюся лампадку, а вторую держа за спиной. – К тайному ходу бежим, да не знаем, где он. Спасайте, хозяин!
– Марфа, Настька, Трофим, – удивился Нальянов, – неужто живые? Как же я рад! Трофим, сукин сын, ты ведь в правом крыле дверь охранял, сумел, значит, утечь? Что там случилось? Хотя ладно, потом, все потом…
– А мы тебя, Мишенька, искали, – прошипела вдруг та, что постарше, и узкое некрасивое лицо стало хищным змеиным. Она швырнула лампадку Руху в лицо и резко рванулась навстречу, в пляшущем оранжевом свете мелькнула острая сталь. Граф странно всхлипнул и недоуменно посмотрел вниз. В животе у него торчал длинный нож.
– Марфа? – недоуменно выговорил Нальянов и саданул ей в отместку эфесом. Молодая бешеной кошкой сиганула на увернувшегося от лампадки Бучилу, размахивая широким и тяжелым тесаком для колки лучины, он и моргнуть не успел, как левое плечо обожгло. Сукин сын Трофим успел откуда-то вытащить нелепого вида самопал и принялся торопливо раздувать нехотя тлевший фитиль. Все это уложилось в мгновение, и тут же коридор взорвался криками, стонами, матом. Веснушчатая вновь занесла тесак, рожа перекосилась, растеряв всю миловидность.
