Гай, снисходительно наблюдавшей за этой вечной перепалкой святоши-брата и грешника-зятя, понимающе закивал:
– Я понимаю… Жизнь идёт своим чередом… Был человек, и не стало его… И слетелись друзья и родственники, чтобы поделить то, что от него осталось…
– О, Господи! – снова воскликнула Елизавета и схватилась за графин с водкой.
– Позвольте мне, – подошёл Рейнальдо и мягко отобрал графин у неё из руки, налил ей, она выпила, взяла стакан и жадно запила алкоголь водой.
– Но всё-таки, – продолжил Гай – Когда я стоял там, у гроба отца, я смотрел на этот пожелтевший лоб… мне показалось, что это вообще не он…
Елизавета поперхнулась водой. Рейнальдо нахмурился.
– Что с вами, госпожа Лизавета? – Шура поспешила к ней с салфетками.
– Не надо мне! – Елизавета оттолкнула заботливые руки Шуры.
– Я даже поцеловал его, – Гай говорил о своём. Услышав это, Елизавета всё же выхватила салфетку из руки Шуры и прижала ко рту.
– Да, – согласился с Елизаветой Вольф, – это не гигиенично.
– Этот обычай существует у других христиан, в карместантизме это не обязательно, – разрешил Алексей.
– Это не он, – гнул своё Гай.
– Ну, как не он, ну что ты говоришь? – Натали была ласкова, но потворствовать вредной фантазии и пустой надежде не могла.
– Я не знаю, – серьёзно посмотрел на неё Гай. – Я видел его только сквозь слезы, но… мне показалось… Разве этот холодный, грустный… труп… – мой отец? Отец всегда улыбался… Он был ласков и смотрел в глаза… Он никогда не молчал… он спрашивал, как дела в университете?.. И выслушивал… потому, что ему действительно было это интересно, он находил добрые слова… и никогда они не были формальны… Он никогда не был ко мне безучастен, даже когда бывал болен или… пьян… А сейчас… там… в гробу… он… лежит… и молчит… и губы… так плотно сжаты…
Гай, не выдержав, снова всхлипнул, по щеке потекла слеза, от сочувствия усилился поток, непрерывно бегущий из глаз Марии, подперев кулачком щёку, заплакала пьяными слезами Елизавета, Оливия вдруг завыла, не прекращая жевать, её слёзы оставляли круги в тарелке с супом, Натали промокала салфеткой под глазами, вздрагивали плечи Вольфа, зашептал Алексей, мрачно смотрел на Гая Рейнальдо, Шура стала креститься и охать. Иржи потянулся за графинчиком с водкой, и тут же с ним рядом оказалась Елизавета. Иржи налил ей, потом заметил протянутую рюмку Оливии, потом Натали… Когда он всё же получил возможность налить себе, водки в графине не осталось.
– Рейнальдо! – крикнул Иржи. – Принесите, пожалуйста, ещё. Есть у вас там, в холодильнике?
Рейнальдо, вдруг почему-то дрогнув голосом, ответил:
– Конечно, господин Иржи.
– А мне – вина! – крикнула ему вслед Оливия.
– Давайте, Рейнальдо! – Елизавете всё труднее было держать себя в рамках приличий. – Возвращайтесь с водкой и садитесь!
Рейнальдо кивнул и вышел, а Елизавета, состояние которой уже приближалось к опасной черте, прицепилась к Шуре:
– А вы почему не садитесь?
– Ой, я не буду.
– Нет, мы договорились!
– Да не буду я!
– Так не пойдёт! Я же сказала! Рейнальдо вон тарелки принёс!
Все стали шумно уговаривать повариху сесть за стол, Шура отмахивалась.
– Сядьте, Шура, – приказала Натали. – Вы что, не видите? Лиза не отстанет.
Повздыхав и поохав, Шура всё же села рядом с Оливией, тут же начав подкладывать ей на тарелку салат «Вербное воскресенье» из перловки с побегами бамбука, вымоченными в соевом соусе.
– О! Вот и муж ваш вернулся! – Елизавета попыталась встать, но её ноги подкосились. – Рейнальдо! Садитесь к нам! Давайте! Шура уже сидит…
