– Алло? Филипп? Слышишь меня? Да, здесь. Они говорят о завещании. Да, я совершенно уверена. Слушаю дальше!
В глаз ей вдруг что-то блеснуло с соседнего холма. Она вскинула взгляд и увидела репортёра «Полишинеля». Тот опустил бликнувший бинокль и подмигнул симпатичной спортивной такой, явно много повидавшей, но ничего не утратившей коллеге. Она одарила его презрением: слишком уверен в себе, хоть, конечно, и хорош собой. И, судя по палатке, костру и похлёбке (у корреспондентки тоже был бинокль), бывалый, много умеет.
Отсмеявшись, Вольф вытер глаза и помотал головой:
– Нет, конечно, этого Фридриху Андрею, наверное, никогда бы не пришло в голову.
– Я полагаю, нам беспокоиться не о чем, – рассудительно проговорила Натали. – У Фридриха Андрея было много недостатков, можно даже сказать, пороков, но нас он любил. И был, в общем-то, неплохим человеком…
– И мы его любили, – перебила Шура, и тут же спохватилась, увидев недовольство Натали. – Ой, простите, госпожа Натали Валентина! Я только хотела сказать, что мы тоже любили его, несмотря на странные забавы и на то, что готовить ему приходилось много.
– Ещё бы! С таким брюхом! – прожевала Оливия.
– Что бы ни было в завещании, – сказал Алексей, – я свою долю отдам страждущим. Вы даже не представляете, как много в благополучной вроде бы Северной Тонге нищих! Я считаю просто недопустимым позволять себе жить в таких хоромах, скупать дорогие картины, в то время как…
Вольф встрепенулся:
– Картины он обещал передать в национальный музей Северной Тонги! Картины принадлежат искусству!
– Но они недёшевы, – заметил Иржи.
Вольф поджал губы:
– Мне они не нужны. Музею!
– Всё, что нужно мне, – мечтательно сказала Оливия, поигрывая ложечкой, – это маленький ресторанчик на Гегель-штрассе, который папа когда-то для меня и открыл.
– Обжора, дочь обжоры, – ласково сказал Иржи жене.
– И где он умер, – Алексей не хотел, чтобы Оливия об этом забыла.
– Проект памятника уже разрабатывается. Прямо там, в ресторане. Отец сидит за столом, приветственно подняв бокал с вином.
– Всё-таки кое-что возьмите себе, – сказала Натали, доверительно глядя в глаза Марии. – Хотя бы на медицинское обследование. Тебе уже тридцать пять, Мария…
– Мама, – Алексей был недоволен.
Мария поджала ненакрашенные губки:
– Если Господь детей не дал, значит, так тому и быть.
– Господь дал нам медицину, – вздохнул Иржи. – И не пользоваться ею – святотатство.
– Был бы у нас с Нальдо маленький домик где-нибудь на окраине, где виноградники, – что нам ещё надо?
– Я уверена, Шура, что Фридрих Андрей вам с Рейнальдо что-нибудь оставил, – Натали всё пыталась поставить на место прислугу, сидящую за одним столом с ней.
Шура смутилась.
– Так… я ничего… просто… госпожа Лизавета говорила…
– Но вы всё-таки погодите, – продолжила Натали. – Вы нам ещё пригодитесь здесь!
Гай проницательно посмотрел на Натали:
– А ты так уверена, что дом он оставил тебе?
Натали посмотрела на Гая со злостью, а над столом повисла неловкая пауза. Иржи попытался сгладить:
– Ну, чего гадать? Надо взять да посмотреть!
На лице Елизаветы проступило страдание.
– Может, всё-таки после ужина?
Гай презрительно оглядел лица.
– Всем так не терпится…
И тут заговорили все и разом, начали наперебой уверять друг друга, что это совершенно не так, что никто даже не думает сомневаться, Фридрих Андрей неоднократно сам говорил и обещал, я уверен, оглашение завещания – это формальность, которая только закрепит то, что все и так давно знают!
