– Вот это правильно, Лиза! – одобрила Оливия. – Чего сидеть-то? Под этими картинами у кого хочешь слюнки потекут! Я – вина…
Оливия подошла к столу и налила себе бокал белого вина из стеклянного кувшина. Лиза налила ещё одну рюмку, снова, не дождавшись никого, хоть Оливия и тянула к ней бокал, чтобы чокнуться, выпила и закрыла рот рукой: то ли слизистую обожгла, то ли просто изо всех сил старалась не заплакать. Шура подскочила к Елизавете с пирожком в руке, сунула под нос:
– Закусите, закусите…
И снова Елизавета с непонятной брезгливостью оттолкнула Шурину руку:
– Не надо! Вы лучше поставьте на стол приборы себе и Рейнальдо.
– Да вы что, госпожа Лизавета? Чтобы мы с моим Нальдо да за общий стол? Господин Фридрих Андрей не любил этого…
Елизавета налила себе ещё и проговорила:
– Так надо. В завещании вы тоже упомянуты, наравне со всеми, так что…
Слово «завещание» заставило всех замереть, и с ожиданием посмотреть на Елизавету. Даже Натали Валентина перевела взгляд с дождливого окна на Елизавету с рюмкой в руке.
– Хотя, – сказала нотариус и душеприказчица покойного в наступившей тишине, – если Гай не приедет, никакого оглашения не будет.
Она выпила, не закусив, и отошла к стене под недоумённым взглядом Вольфа: он никак не мог понять, что происходит с его женой.
Как Рейнальдо ни отгонял журналистов, как ни ставила Натали Валентина заборы на дальних подступах к особняку, как ни нанимала охрану и ни увешивала периметр следящими камерами, самые настырные журналисты самых жёлтых изданий всё равно подбирались и пытались высмотреть, подслушать, накопать какой-нибудь материал для светской хроники. Светская хроника имела большой спрос: о чём ещё писать и читать в стране, где последние серьёзные политические события происходили тринадцать лет назад?
На холме, с которого подъезд к дому де Шаев весь простреливался, была разбита брезентовая неприметная палатка. У палатки под тентом, натянутом от дождя, булькала на костре какая-то похлёбка в походном закопчённом кане. Помешав похлёбку деревянной ложкой, репортёр интернет-издания «Полишинель» ещё раз поднёс к глазам армейский бинокль, поглядел на дом, никаких изменений не обнаружил и, вместо бинокля, повисшего на его шее, взял в руки планшет. Открыв в нём программу для заметок, репортёр записал: «17.45. В доме де Шая собрались почти все. Ужинать ещё не садились, очевидно, ждут приёмного сына, Гая Смита, который обучается…» Быстрый перебор пальцами по экрану остановил звук едущей машины. Репортёр быстро поднял бинокль, поднёс его к глазам и увидел, как через автоматически открывшиеся ворота между клумбами въехало на территорию особняка де Шаев такси. Обогнув фонтан, машина остановилась у парадного входа в дом, таксист выбежал, оббежал, открыл пассажирскую дверь и выпустил высокого тонкого юношу в плаще. Тот, не обращая внимания на дождь, расплатился с таксистом, взял свой чемодан на колёсиках, который таксист уже достал из багажника, и пошёл в дом, печально глядя вперёд. Таксист, напротив, оглядел дом с интересом, взглянул на клумбы и фонтан и, кажется, остался разочарованным. Он вздохнул, сел за руль и поехал прочь. Ворота за ним автоматически закрылись. Репортёр отпустил бинокль, схватился за планшет, открыл Твиттер и написал: «В доме де Шая все в сборе».
Дверь распахнулась. Все повернули головы.
– Гай… – выдохнула Мария.
Гай бросился к Натали Валентине и упал на колени у её ног одновременно со стуком упавшего чемодана. Он уткнулся ей в юбку и зарыдал. Увидев Гая, Елизавета помрачнела ещё, хотя, казалось, куда уж больше? Слёзы Марии закапали между пальцев чаще. Натали Валентина гладила кудрявую голову Гая и, печально улыбаясь, говорила:
