– Они были… странные, – наконец выдавил он. – Легкие. Слишком легкие для человека. И быстрые. Почти бесшумные. Тот, кто шел, почти не касался земли. Тук-тук-тук, почти как дробь. Но это был не человек. И не зверь. Я не знаю, как объяснить… Это было неправильно. Не так ходят люди.
"Магия выжженной земли," – снова пронеслось в голове Ратибора. Легкие шаги кочевника, привыкшего к седлу, а не к твердой земле.
– Микула говорил про свистящий шепот.
Остап скривился, будто от зубной боли.
– Я тоже его слышал. Как будто кто-то сквозь зубы цедит… Я решил, крысы в соломе. Или ветер в щелях свистит. Но звука было два. Один тихий, шипящий. А второй… второй был похож на стрекот. Как кузнечики ночью, только… металлический. Очень тихий, но назойливый.
Легкие шаги. Свистящий шепот. Металлический стрекот.
Ратибор собрал эти крупицы воедино. Шепот мог быть заговором, который убийца накладывал на свою жертву. Стрекот… звук заточки ножа? Или что-то другое? А шаги… они говорили о человеке, который привык двигаться быстро и незаметно. Как хищник на охоте.
– И последнее, – Ратибор посмотрел Остапу прямо в глаза. – Когда вы вошли. Что-то было не на своем месте? Кроме… очевидного. Какая-то мелочь, которая показалась тебе странной.
Остап долго молчал, ковыряя грязным ногтем наковальню.
– Дверь, – сказал он наконец. – Она была открыта. Но на ней, на щеколде, не было замка. Ганна всегда вешала замок, когда уезжала. Даже если Дедка в избе. Она боялась воров. А замка не было. Не было следов взлома. Он не валялся на земле. Его просто не было. Как будто тот, кто пришел, просто… взял его и унес с собой.
Ратибор кивнул. Все сходилось. Убийца пришел, зная, что ему откроют. Он не просто вломился. Он обманул. Унес замок – символ защиты – и оставил вместо него смерть. Это была часть его страшного ритуала.
Он оставил Остапа наедине с его молотом и его страхами. Теперь у него было больше, чем просто войлок. У него были звуки, шаги и пропавший замок. Это были невидимые, призрачные нити, но для Волка Князя их было достаточно.
След становился теплее. И он вел в поле.
Предупреждение Милады опоздало. Жнец уже собрал свой урожай.
Новость принес запыхавшийся крестьянин, вбежавший в городские ворота с рассветом. Он не мог говорить, только мычал и показывал в сторону полей, его глаза были вытаращены от ужаса, а на бороде застыла пена. Понадобилось несколько минут и ковш ледяной воды, чтобы он смог выкрикнуть два слова: "В поле! Во ржи!".
Ратибор уже был там, ведомый своим ледяным предчувствием и словами ведьмы. Он не брал с собой ни тиунов, ни дружинников. Он знал, что то, что он увидит, не для их глаз.
Поле простиралось до самого горизонта – бескрайнее море золотой, созревшей ржи, колышущееся под легким утренним ветерком. Воздух был чистым и сладким, пах хлебом, землей и медоносами. День обещал быть ясным и теплым. Но посреди этой идиллии, как гнилой зуб в здоровой челюсти, виднелось темное пятно. Вытоптанный круг, в центре которого что-то было.
Когда Ратибор подошел ближе, мирный шелест колосьев сменился другим звуком. Тихим, назойливым, плотным жужжанием. Мухи. Тысячи мух, привлеченных запахом свежей крови под открытым небом.
Убийца не просто стал смелее. Он обнаглел. Он совершил свое святотатство не в темном углу избы, не в душной парной, а здесь, на виду у неба и солнца, в самом сердце плодородной земли, кормившей весь Киев.
