Ратибор отошел от оскверненного круга. Он намеренно отвернулся от чудовищной инсталляции в его центре: от пригвожденного серпами тела, от разложенных рядом кровавых, трепещущих на ветру легких, от роя жирных, жужжащих мух, пирующих на останках. Созерцание ужаса было роскошью, которую он не мог себе позволить. Ужас парализует. Ярость ослепляет. Ему же нужен был холод. Ледяной, отстраненный холод хирурга, изучающего опухоль, прежде чем вырезать ее ножом.
Он заставил свой разум работать. Игнорировать вонь, игнорировать святотатство, игнорировать подкатывающую к горлу тошноту. Он стал глазами и ушами.
Земля здесь, на краю поля, была мягкой, чуть влажной от утренней росы. Идеальной, чтобы сохранить отпечатки. Крестьянин, прибежавший в город, был так напуган, что бежал не разбирая дороги, оставляя глубокие следы от своих лаптей. Его следы были хаотичны, рваны – бег обезумевшего от страха человека.
Но были и другие.
Ратибор опустился на одно колено, проводя пальцами по воздуху над отпечатком, боясь его повредить. Это был не человеческий след. Это был след лошадиного копыта. Но что-то было не так. Дружинники, купцы, крестьяне – все в окрестностях Киева, кто имел лошадей, ковали их одинаково. Подкова была простой, цельной, в форме грубой, незамкнутой буквы "О". Практично, надежно.
Эти же следы были иными.
Они были глубже, чем должны были быть от обычной лошади. Животное, оставившее их, было тяжелым. Или несло на себе тяжелого всадника в доспехах. Или всадника и тяжелый груз. И сама форма… Она была другой. Четкий отпечаток в виде идеального, тонкого полумесяца. Словно подкова была не цельной, а состояла из двух отдельных, изогнутых пластин, оставлявших между собой пустое пространство. Или была цельной, но очень узкой, серповидной. Непрактичной для вязкой, лесной почвы Руси. Но идеальной для твердой, сухой земли степи, где важнее не площадь опоры, а острота сцепления.
Ратибор поднялся и медленно пошел вдоль цепочки следов. Их было немного. Убийца был осторожен. Он подъехал к краю поля, спешился, а дальше пошел пешком, чтобы не оставлять следов в самой ржи. Лошадь стояла здесь, у кромки леса, пока ее хозяин творил свой кровавый ритуал. Она топталась на месте, нервничала. Земля была истоптана в небольшом круге.
Он нашел то, что искал, через несколько шагов. Конский помет. Свежий, еще теплый, от него поднимался легкий парок. Ратибор без всякой брезгливости ткнул в него кончиком ножа. Разворошил. Внутри были непереваренные стебли ржи и… что-то еще. Жесткие, волокнистые травы, которые не росли в здешних заливных лугах. Ковыль. Полынь. Сухие травы степи. Лошадь кормили не местным сеном.
Все сходилось. Деталь к детали. Грязный клочок войлока. Необычная соль, настоянная на степных травах. Легкая, быстрая походка, не похожая на тяжелую поступь русича. А теперь это – главное, неоспоримое доказательство. Подковы степняков. Их ни с чем не спутать.
Цепочка следов вела от кромки поля к лесу, а затем выходила на старую, заброшенную дорогу, ведущую к Лыбеди. Туда, за реку. Туда, где на выжженном солнцем холме виднелись десятки, если не сотни, темных конусов печенежских юрт.
