Ратибор выпрямился. Он больше не смотрел на поле. Он смотрел на горизонт. На дымки костров, поднимавшиеся в утреннее небо.
Раньше у него была лишь догадка, подкрепленная предчувствием и словами старой ведьмы. Теперь у него был факт. Железный, неоспоримый, отпечатанный в земле. Маньяк, потрошитель, жнец, пришедший за душами киевских духов, был не просто чужаком. Он был одним из них. Одним из "союзников", которым его князь позволил разбить стан у самых ворот города.
Холодная, черная ярость, которую он так долго сдерживал, начала закипать у него в груди. Он не дал ей вырваться. Он преобразовал ее. В решимость. В план.
Охота вслепую закончилась. Пора было навестить соседей. Но не как гость и не как посол.
Как волк, идущий в логово, чтобы вырезать того, кто посмел охотиться на его территории.
Ночь навалилась на Киев, как мокрая, просмоленная шкура. После находки в поле город не просто затих – он умер. Улицы обезлюдели задолго до заката, превратившись в черные, безглазые коридоры между слепыми стенами изб. Единственными живыми существами, казалось, были дозорные на стенах Детинца, всматривавшиеся во тьму, и Ратибор, сидевший в своей каморке при княжьем дворе. Он не спал. Он чистил свою боевую секиру. Медленно, методично, он водил промасленным бруском по лезвию, и металл отзывался тихим, голодным шипением. Он готовился.
Первый крик "Пожар!" прозвучал со стороны Щекавицы, с западной окраины. Он был высоким, отчаянным, полным паники. Почти сразу ему вторил другой, с юга, со стороны Лыбеди. А затем загудел набат. Тяжелый, рваный, тревожный гул колокола ударил по нервам спящего города, как удар молота по наковальне.
Ратибор вышел на двор. Небо на западе и юге уже не было черным. Оно окрасилось в грязный, багровый цвет. Пульсирующее, живое зарево, словно кто-то расковырял рану на теле ночи. В воздухе запахло дымом.
Начался хаос.
Двери, еще час назад запертые на все засовы, распахнулись. Люди выбегали на улицы, полуголые, обезумевшие от страха. Женщины кричали, прижимая к себе плачущих детей, мужики растерянно оглядывались, не понимая, куда бежать. Паника, до этого тлевшая в темных углах, вырвалась наружу и обрела форму огненного зверя.
– Печенеги! – разнесся по толпе дикий вопль. – Напали! Жгут город!
Эта мысль была логичной и страшной. После череды ритуальных убийств нервы у всех были натянуты до предела, и теперь они лопнули. Толпа ринулась прочь от окраин, к центру, к Детинцу, к мнимому спасению, давя друг друга в узких улочках. Слышались крики боли, проклятия, треск ломающихся плетней.
Дружина пыталась навести порядок. Воевода Добрыня, выскочивший на крыльцо терема, рычал приказы, отправляя отряды на тушение и оцепление.
– Это диверсия! – кричал он, перекрывая гул толпы. – Они нас выманивают! Хотят, чтобы мы бросили стены! Держать оборону! Гасить огонь!
Ратибор стоял посреди этого ревущего безумия, как скала посреди шторма. Он не двинулся с места. Он просто смотрел на полыхающее небо и вдыхал запах гари. И в его голове все было ясно, как морозный день.
Он видел это раньше. На войне. Тактика выжженной земли, тактика отвлечения. Пока основные силы брошены на одну цель, небольшой отряд проникает туда, где его не ждут.
Дружинники, простые мужики с ведрами и баграми, даже воевода – все они видели одно и то же. Огонь. Угрозу. Нападение.
Ратибор видел другое.
