Он видел ширму. Огромный, огненный занавес, за которым кто-то собирался играть свой собственный, тихий и кровавый спектакль.
– Горят амбары, – сказал он подошедшему молодому гридню, который пытался передать ему какой-то приказ.
– Да! Десяток, не меньше! С зерном! Нам зиму не пережить! – кричал тот, вытирая сажу со лба.
Ратибор покачал головой.
– Он не просто жжет амбары, дурень, – его голос был тихим, но прорезал шум, как нож масло. – Он жжет хлеб. Наш хлеб. Урожай с того самого поля. Он закончил свой ритуал. Он осквернил духа поля, а теперь уничтожает то, что тот давал. Он смеется над нами.
Гридень тупо смотрел на него, ничего не понимая.
– О чем ты?! Надо тушить!
Но Ратибор уже не слушал. Он смотрел не на пожары на окраинах. Он смотрел на реку. На темную, блестящую в отсветах пламени воду Днепра.
Пока весь город, вся дружина, сам князь смотрят на запад и на юг, на огонь, никто не смотрит на восток. Никто не смотрит на воду. А убийца, тот, кто оставил следы в поле, не будет возвращаться в свой стан по суше, где его могут перехватить. Зачем, если есть река? Небольшая лодка, пара гребков – и ты уже в городе, у причалов на Подоле, где в суматохе и панике никто не обратит на тебя внимания.
Он уже здесь.
Пока все тушили пожары, устроенные его сообщниками, он незаметно проскользнул в город под прикрытием хаоса. Не для того, чтобы жечь или грабить.
Он пришел за следующей жертвой.
Ратибор повернулся спиной к ревущей толпе и пылающему небу. Он перехватил секиру поудобнее. В то время как все бежали от огня, он пошел в самую гущу паники, против течения. Он шел не тушить амбары. Он шел на охоту.
Он не знал, кого убийца выбрал на этот раз. Духа леса, схоронившегося в роще на одном из холмов? Духа реки, который мог стать его следующей целью? Или кого-то еще? Но Ратибор знал одно: пока город кричал и горел, Мясник работал. В тишине. В темноте. И он, Волк, должен был найти его раньше, чем оборвется еще один нечеловеческий крик.
Эта ночь была идеальной для убийства. Весь город смотрел не туда.
Ночь пожаров прошла, оставив после себя смрад гари, черные остовы амбаров на горизонте и липкий, парализующий страх. Город забился в свою раковину еще плотнее. Но даже в самое страшное время есть места, которые продолжают жить своей, особой жизнью. Места, где страх либо уступает место пьяной удали, либо топится на дне мутной браги.
Корчма «Кривая Собака» на Подоле была именно таким местом. Дыра. Грязная, вонючая дыра, сколоченная из горбыля и отчаяния. Здесь собирались те, кому нечего было терять: грузчики из порта, мелкие воришки, дезертиры, пропивающие последний крест, и заезжие торгаши, слишком жадные, чтобы платить за постой в приличном месте. Воздух здесь был таким густым от пота, дешевого перегара, пролитого пива и дыма от сальных светильников, что его, казалось, можно было зачерпнуть кружкой.
Ратибор сидел в самом темном углу, за шатким, залитым брагой столом. На нем были не княжеские доспехи, а драные порты и простая льняная рубаха, намеренно измазанная грязью. Свои шрамы он не прятал – они служили ему лучшей защитой. В таком месте человек со шрамами вызывал уважение и страх, а не любопытство. Он заказал кружку самой дешевой, кислой браги и просто сидел, превратившись в тень. Он слушал.
Вокруг гудели. Большинство разговоров были предсказуемы. Обсуждали пожары, проклинали печенегов, спорили, кто будет следующей жертвой Мясника. Но это были лишь волны на поверхности. Ратибора интересовало то, что скрывалось в глубине. Те тихие, обрывочные разговоры, что рождаются между третьей и четвертой кружкой, когда язык развязывается, а мозг перестает контролировать слова.
