Наконец свежевспаханная земля превратилась в длинные, ровные грядки. Елизавета подняла со скамейки дочку, завёрнутую в одеяльце, отошла в сторону. Присев на бревно, приложила малышку к груди.
– Лиза, – из-за спины проговорила пожилая тучная украинка, – у нас ще коровки, пришло времячко их на луг’ выг’онять. Пог’лядели мы с муженьком на вашег’о мальца, больно уж вин ловко справляется. А дайте-ка яг’о нам в пастушки. Денег’ не заплатим, но кормить будемо досхочу.
На обратном пути Коля гордый, что для него нашлось дело, приосанился, подтянул и без того прилипший к позвоночнику живот.
– Вот это удача! Правда, мама? – сказал, энергично вышагивая, будто и не устал.
Елизавета улыбнулась через силу, кивнула. Живя настоящим и отчётливо понимая, что каждый новый день может стать последним, ей всё виделось таким зыбким, таким временным. Сердце беспрестанно болело за детей. Вот и теперь не отпускали тягостные мысли:
«Надя и Николай, хоть и кичатся, что старшие, но, как ни крути, – дети. Им бы учиться, так нет же – вынуждены зарабатывать на пропитание. А Танечка? – приподняв уголок одеяла, она страдальчески взглянула на спящую малышку. – Почти не растёт девчоночка и в весе едва прибавляет. Да и где ж с такого-то водянистого молока окрепнуть?»
Задавленная переживаниями и преследуемая навязчивой мыслью, что дочка умрёт, Елизавета готова была заплакать, но при сыне сдержалась.
***
Коля быстро освоился с пастушьим ремеслом. По мере того, как дни становились длиннее, он возвращался домой всё позже. Как-то задержался намного дольше обычного. Не в силах маяться в ожидании, Елизавета собрала девочек и вместе с ними отправилась к сыну в надежде подхватить его где-нибудь на середине пути.
Вечер уже накинул на землю полупрозрачное серое покрывало сумерек, но Коля так и не встретился. За перелеском на поле показалось стадо. Миновав по ухабам добрую часть пути, Елизавета узнала в маленьком пастушке сына. Тот пустился к ней, помахивая плёточкой. Остановился, шумно втянул воздух. В животе у него громко заурчало.
– Коленька, сыночек! Почему ты так долго? Покушал ли?
– Нет ещё, – беззаботно ответил тот; подхватил Арину на руки, покружил, поставил на траву. – Сейчас хозяева ужинают. Велели мне позднее коров пригонять. Собирался уже, а тут вы. Подождите, скоро вернусь! – крикнул он удаляясь.
Елизавета присела на пенёк. «Вот так-та-а-кк! – бурлило внутри. – Обещали кормить досыта, а сами голодом мальчонку заморили… Будем сидеть на хлебе и воде, но на такую работу больше сыночка не пущу».
Она не любила показывать детям страдания, но сегодня слёзы «не спрашивались», текли ручьями.
Танечка кричала не переставая. Захлёбывалась слезами. Судорожно глотала воздух. Протяжно подвывала, опять заходилась криком. Короткие передышки сменялись новыми взрывами рыданий. Прижимая дочку к груди и нежно покачивая, Елизавета тоже обливалась слезами.
Когда пришла Катерина и, раскутав, попробовала осмотреть малышку, та, дёргая малюсенькими ручками и ножками, вовсе забилась в истерике. Соседке ничего не оставалось, как снова завернуть Таню в одеяльце.
– А лёг’онькая-то какая. Килог’рамма два, не более… – проговорила печально и, немного помолчав, скорбно добавила: – Елизавета Тихоновна, сами видите – хочет девчушка к анг’елам отправиться… Но не может… Отпустите её. Выйдите отсюдова ненадолг’о. Дайте отойти с миром.
