– Катя, опомнись, что ты говоришь! – вскричала Елизавета, выхватывая ребёнка. – Не-ет! Не-ет! – запричитала, рыдая. – Она будет жить, моя кроха!
Комната наполнилась душераздирающими рыданиями. Отчаянные стенания взрослых смешивались со всхлипами и подвыванием детей.
– Сделайте по-моему, – задыхаясь от волнения, снова заговорила Катерина. – Дайте девчоночке без вас побыть. Тут же и Надя, и Коля, и Аринушка останутся. Вот увидите – стихнет Танечка. Авось не помрёт…
Дрожащими руками Елизавета положила бьющегося ребёнка на кровать и, зажав ладонями виски, выбежала из комнаты. Бросилась на лавку. Вскочила. Заходила кругами по кухне. Снова упала на твёрдое сиденье.
Закачалась вперёд-назад, вслушиваясь в мерное шиканье:
– Ш-ш-ш. Ш-ш-ш.
«Катя успокаивает детей», – наконец проникло в сознание.
Она поднялась. Медленно подошла к ведру. Зачерпнула воды, выпила залпом и… выронив кружку, застыла от внезапно наступившего безмолвия.
Елизавета не подозревала, что тишина бывает настолько пронзительной, морозом пробирающей до костей, парализующей мысли и тело…
***
Снова помогал отец Николай. она лишь отрешённо наблюдала за происходящим, ощущая себя в каком-то давно увиденном сне. Всё та же лошадь, впряжённая в телегу, тот же возница. Гробик, только очень маленький. Кладбище, где осенью хоронили маму. Теперь рядом с бабушкой Варварой кладут внучку Танечку…
Вернувшись домой, Елизавета поняла, что жить здесь больше не сможет. Страдание душило, скручивало, отдавалось болью во всём теле.
Пытаясь решить, как быть дальше, она вспомнила разговор, где пани Фальковская упоминала, что в городе освободилось много домов, брошенных беженцами, и теперь тот, кто остался без жилья, беспрепятственно может занимать пустующее.
Следующим утром семья покинула насиженное место.
К полудню Адамково осталось далеко позади. На пути попадались разрозненные участки, но Елизавета проходила мимо. Она боялась оказаться оторванной от людей, да и где тут найти работу?
Но вот показалась улица с ровными рядами домов, окнами уставившихся друг на друга.
Елизавета постучала в крайний.
– О! Пани! Вы, похоже, ищите жильё! – дружелюбно воскликнул по-польски невысокий пожилой мужчина, похожий на шар.
– Да-да, нам с детьми нужен дом и работа, – ответила она взволнованно.
– Ну, так селитесь через стенку! Нам веселее будет. К тому же здесь – на Хмельницкой – одни поляки остались. Кому-нибудь помощница точно понадобится. Постойте там минутку, – он юркнул за дверь.
Отойдя к пустой половине и заглядывая через забор, Елизавета подумала, что крепкая, аккуратная избушка напоминает домик-крошечку из детской сказки. Тут с новой силой в груди защемила тоска по Танечке. Силясь хоть немного унять горечь утраты, Елизавета принялась прикидывать, как приступить к поискам работы.
Наконец сосед вернулся. За ним, позвякивая связкой ключей, семенила высокая улыбчивая женщина.
– Мы – Хладынские, – бархатным голосом певуче проговорила она, отпирая калитку. – А вас, как зовут?
– Лиза я, – ответила Елизавета, помня, что у поляков не принято называть людей по имени-отчеству.
– Ну что ж, пани Лиза, пойдёмте хоромы осматривать, – предложила соседка и приглашающим жестом протянутой руки пропустила семью вперёд. – Видите, тут и небольшой дворик есть. Картошку, конечно, не посадишь, а для лука да петрушки хватит.
– Наш-то огород поболее, – подхватил пан Хладынский и, словно оправдываясь, добавил: – Что ж поделать, это раньше так землю разделили… Так вот, мы всё сами растим, а ещё курочек разводим.
