– Где супруг? За кого воюет?
Сердце затрепыхалось угодившей в силок птицей.
– Муж-то? Да сапожник он, – начала Елизавета, невероятным усилием принуждая себя выглядеть спокойной. – Много обуви отремонтировал, поехал развозить. А тут – война. Больше его не видела.
Она замолчала. Офицер и переводчик заговорили между собой.
«Теперь понятно, за что преследовали Олю, – подумала Елизавета, наблюдая за диалогом на вражьем языке. – Сейчас одно слово Потапыча, и мне конец. Ну, что ж, чему быть, того не миновать».
Офицер метнул в её сторону последний жалящий взгляд. Взялся за штамп, обмакнул в губку с чернилами и с силой приложил к открытой странице. В паспорте диагональю отпечаталась широкая ярко-красная полоса.
Елизавета не помнила, как покидала комендатуру, переходила через дорогу. Очнулась от внезапно раздавшихся криков и только теперь поняла, что идёт в сторону дома не по своей улице, а в обход.
Свернув за угол, она обмерла. Два здоровенных нациста выхватили из немногочисленных прохожих и поволокли под руки невысокого смуглого, лысоватого человека. Его чёрные глаза навыкате выражали крайний ужас, расширившись так, словно вот-вот вывалятся из глазниц. Он извивался, что-то умоляюще просил.
«Еврей», – поняла Елизавета. Хотелось бежать, но, теряя силы, она припала к стене дома и невольно наблюдала за страшной сценой.
Напавшие с каменными лицами вытащили беднягу на середину булыжной мостовой. Заткнув рот кляпом, швырнули лицом вниз, связали по рукам и ногам. Узник забился, как рыба на песке. Один из нацистов придавил его спину сапогом. Другой направился к машине. Вернулся с канистрой. Отвинтив крышку, плеснул на приговорённого.
Потянуло бензином. От сильного головокружения Елизавета покачнулась. «Боже! Что же они, изверги, творят!» – подумала, сползая по стене. Откуда-то, как из небытия, послышались безумные вопли. Запахло гарью. Взревел мотор и почти сразу раздалась автоматная очередь.
Когда Елизавета пришла в себя, всё стихло, улица опустела. Лишь на мостовой тлели обгоревшие человеческие останки и, распластавшись, покоились изрешечённые тела трёх мужчин, подростка и женщины в чёрном.
Первое сентября перестало быть праздником в семье. Елизавета даже решила не отправлять детей в школу. Две последующие недели провожала и встречала. Сегодня отпустила одних. Сама же принялась за генеральную уборку. Она замечала каждую пылинку, поэтому полдня тёрла и намывала, не следя за временем.
Всё это время Варвара Тимофеевна лежала, безучастно глядя в потолок. Вдруг прошептала чуть слышно:
– Плохо мне.
Елизавета в последний раз отжала половую тряпку, вытерла руки о фартук, присела рядом.
– Не печальтесь, мама. Лето пережили и осень переживём.
– А чего ждать-то? Ноги не ходят. Голодно.
– Так вы сами есть отказываетесь. Всё детям бережёте. А я, меж тем, с начала месяца регулярно хлеб по карточкам получаю. В городской управе обещали, что скоро на мясо, рыбу и молоко тоже станут карточки выдавать.
Пришла Арина с игрушками. Уселась на полу, принялась баюкать Ванечку. Вдруг она спешно положила «сыночка» в кроватку. Задрала халат вместе с майкой, уставилась на свой живот.
– Мам, а почему он у меня ходит? – спросила с тревогой.
– Животик-то? Так всё просто – ты же дышишь. Вдыхаешь, он надувается, а выдыхаешь – становится пустым и тонким, как мешок, из-под крупы, – пояснила Елизавета, а сама подумала, какая же Арина интересная девчушка.
