Сентябрь был на исходе, но карточек ни на что, кроме хлеба и овощей, опять не выдали. Дети исхудали. Мать от еды отказывалась. Теряя последние силы, уже не вставала с постели.
Придавленная мрачными мыслями, Елизавета вошла в такой же мрачный подъезд. Не поднимая головы, прошла тамбур между дверьми и вдруг заметила, как от стены под лестницей отделилась фигура.
– Тише, – прозвучал мужской шёпот раньше, чем она успела закричать.
Человек в чёрном кожаном плаще шагнул из полумрака.
– Иван Потапыч? – прошептала Елизавета.
Она не видела старшего по дому с той встречи в комендатуре. Первым желанием сейчас было поблагодарить, что не выдал тогда. Но он остановил жестом, приложив палец к губам, и тихо заговорил:
– Елизавета Тихоновна, участились доносы на семьи советских офицеров. Уходите с квартиры, как можно скорее.
– Куда же я пойду с детьми? – в ужасе зашептала она в ответ. – А что станет в мамой? Не бросать же её здесь одну.
– Учтите, тот немец в комендатуре засомневался, что вы жена сапожника. Пришлось дорабатывать вашу легенду на ходу… Это всё. Я предупредил. Дальше, как знаете, – закончил он и спешно вышел из подъезда.
Елизавета не помнила, как прошла несколько ступенек до квартиры, как отперла дверь, что кричала Арина, встречая у порога. В голову иглами вонзались мысли о страшном будущем.
Дочка не отставала, тянула за рукав.
– Мама! Бабушка не просыпается! Я её будила, будила, хотела дать воды, как вы велели, а она совсем не шевелится!
Наконец сознание ухватило смысл. Елизавета бросилась в комнату. Трепеща всем телом, на минуту замерла у дивана, где лежала мать. Склонилась над её лицом. Всмотревшись, приложилась губами ко лбу. Укрыла с головой и, упав на колени, беззвучно зарыдала.
Арина тоже разревелась.
– Как же бабушка будет дышать под одеялом?! – взволнованно проговорила она, захлёбываясь слезами.
Елизавета не ответила, лишь прижала дочку к груди.
Когда первый приступ прошёл, достала из комода черный платок. Свернув, повязала на голову. Взяла Арину на руки, направилась к выходу.
В квартиру шумно ввалились старшие дети, но, уставившись на Елизавету, тут же притихли.
– Идите за мной, – проговорила она скорбно.
Поднялись на второй этаж.
Сразу отозвавшись на стук, Мария коротко спросила с порога:
– Тётя Варя?
Елизавета кивнула.
– Проходите, родненькие, проходите, – засуетилась соседка. – Детишки, бегом в комнату и давайте за стол. Мои как раз кушают. Сейчас вам тоже картошечки мятой положу.
Лиза свернула в кухню. Остановилась у окна. Взгляд сам собой устремился вдаль, в сторону Кобринского моста: за ним – русская православная церковь и кладбище.
– Ну вот, детей заняла. Теперь рассказывай, – послышалось за спиной.
Елизавета развернулась.
– Отошла мама тихо, – проговорила она еле слышно. – Просто перестала дышать. Вот и всё.
– Царствие небесное, – Мария перекрестилась. – Соболезную, Лиза. Искренне соболезную. Но-о-о… – замялась и договорила: – Думаю, Бог вовремя матушку твою прибрал. В городе поговаривают, что новые власти выгоняют советских с квартир. Не ровен час и до нас доберутся.
– Да, Маруся, так и есть. Меня сегодня Потапыч как раз об этом предупредил. Надо уходить, не то убьют. Похороним маму по-человечески и отправимся с детьми куда глаза глядят. Ты молодец, уже собралась – в прихожей узлы видела.
– Дело-то недолгое. Нищему собраться – только подпоясаться. От тебя же это и услышала, – по лицу Марии тенью скользнула печальная улыбка. – Мы тремя семьями на завтра настроились. Хотела вечером забежать попрощаться. А ты вот сама заглянула… Да, вот ещё что: зря мы, кажется, Потапыча в предатели записали. Если бы он правда перебежчиком стал, зачем бы ему нас выгораживать и предупреждать об арестах?
